Незабываемые дни

— Потрудитесь, майор, точно выполнять мои приказы и покажите тем самым пример другим. Все! — последним словом он подчеркнул, что разговор окончен. Правда, когда майор и лейтенант выходили из комнаты, Страмичка бросил вслед: — А вы, майор, отдайте приказ и сейчас же возвращайтесь, вы мне нужны.

«Вот это голос…» — подумал майор. Ему нравились и резкость тона полковника, и безапелляционность его приказов, а главное то, что у полковника была, видно, хорошая, трезвая голова.

Уже донесли в штаб, что некоторые подразделения обстреляли в ночной неразберихе своих. Другие, поддавшись, видимо, всеобщему замешательству, топтались на месте, медлили с огнем. От третьих и вовсе не было никаких известий. Подразделения, которые не растерялись с самого начала, несли огромные потери. Ну и, конечно, трудней всего приходилось батальону, дежурившему возле моста, и гарнизону станции. Господин полковник прав: самое опасное на войне — это паника. По правде говоря, и сам он, майор, чувствовал себя немного виноватым во всей этой ночной неразберихе.

Приходили в голову майору и другие мысли. Он недолюбливал полковника. Все же полковник — чех, а не чехам, в конце концов, командовать настоящими немцами. Конечно, если его назначили полковником, то у начальства есть, видно, какие-то основания. В этом можно найти свой смысл: не одним же немцам подставлять свои головы под партизанские пули… Одним словом, может, и нет особых причин недолюбливать господина полковника, если исключить одно обстоятельство, причем серьезное обстоятельство. Ему, майору, пришлось побывать с вынужденным визитом в одном из важных отделов штаба корпуса. Там комиссар одного влиятельного государственного учреждения сказал ему, что на него, майора, возлагается ответственнейшая задача: он должен быть в дивизии недреманным оком гестапо и охранять интересы государства более бдительно, чем свои собственные.

Выполнять эти новые, не совсем официальные обязанности оказалось не так легко. Попробуй заберись в душу полковника. К его службе никак не придерешься, у него многому можно поучиться по армейской части. Он знает насквозь душу каждого офицера, строго взыскивает с подчиненных, и попробуй допустить какую-либо провинность, он тебе так намылит голову, что и десятому закажешь. Не посмотрит, чех ты, немец или кто другой. Правда, если немецкий офицер или солдат совершал исключительное преступление, за которое полагалась высшая мера наказания, полковник ограничивался арестом виновных и передавал их в распоряжение высшего командования. Что ж, это правильно. Ведь не чеху учинять расправу над немцем.

Дельный командир, ничего не скажешь. Если бы не был он чехом, водил бы, возможно, боевые корпуса, а то и армии.

Противоречивые мысли волновали майора. Не настало ли время выполнить ему свой долг? Почему дивизион обстрелял мост, а теперь бьет по станции? В дивизионе, считай, одни чехи — и командир чех, и. почти все командиры орудий чехи. Не скрывается ли здесь самая настоящая, самая страшная измена, а он, майор, как слепой крот, ничего не видит? Вспомнился загадочный случай с Гросбергом. Исчез человек, и никаких вестей о нем. Правда, в его батальоне одни немцы. А может быть… может, лейтенант провинился перед немецким начальством и его тихонько убрали, чтоб не поднимать лишнего шума в дивизии?

Перед тем как отдать приказ дежурному мотоциклисту, майор еще раз внимательно прочитал его. Приказ как приказ, ничего подозрительного.

Но что, если и в самом деле вокруг него происходит самое страшное, что только можно допустить: предательство? Ну конечно, он примет решительные меры, он расстреляет — ведь он не один здесь, ему помогут другие немцы, — он расстреляет всех чехов и, как старший по чину, возьмет на себя командование дивизией… Но боже мой, что он будет делать в этой страшной неразберихе?

У майора стала свинцовой голова, и он потерял всякую способность разбираться в происходящем. Зашел к полковнику, тот отдавал распоряжения офицерам, которые еще оставались при штабе. Здесь были: командир комендантского взвода, квартирмейстер, начальник концентрационного лагеря, тоненький, как прутик, капитан, известный по кличке «чистюля», так как, где бы он ни был, куда бы ни попадал, постоянно обирал с брезгливой гримасой пылинки со своего мундира. Капитан очутился в штабе случайно, видно был в гостях у кого-нибудь из приятелей, офицеров. Майор недолюбливал «чистюлю», которого относил к низшей категории аристократов, интеллигентов и. прочих белоручек. К тому же у него были с ним кое-какие стычки по службе. Однажды «чистюля» потребовал у майора батальон солдат, чтобы ловить лагерных беглецов. Конечно, солдат пришлось все же дать — прикрикнули из штаба корпуса,— но он, майор, намекнул нахальному капитану, что заниматься ловлей беглецов дело полиции, а не армии… Капитан прямо в телефонную трубку крикнул: «А разве вы армия? Вы посмотрите на себя, вы же не способны со своей дивизией даже кур ловить!» И резко стукнул трубкой. О, осмелился бы он так сказать в глаза ему, майор показал бы ему кур!