Незабываемые дни

Подсудимые сидели понуро, молча. Только Пшиборский, потирая левую щеку, бормотал сквозь зубы:

— Все это вранье, вранье и вранье…

— Что» вранье? — даже вспыхнул Лявонка.—Хорошее вранье, если вы сами из пистолета убили человека, которого я вел. И мне приказали, чтобы я не бежал, а потом догоняли еще и все стреляли. Хорошее вранье, если я через это вранье пролежал несколько недель в госпитале. А другого человека, которого они втроем держали и отнимали у него какой-то документ, убил вон тот, что сидит с краю, с рубцом на щеке. Ножом убил. А ему помогал бандит, у которого сейчас голова вертится, как у гада, во все стороны.

И Лявонка показал на Бродоцкого, втянувшего голову в плечи. Гемдаль сидел согнувшись в три погибели, и все его лицо становилось лиловым, как тот глубокий рубец на щеке, о котором упомянул Лявонка.

— Не хотят ли подсудимые задать какие-нибудь вопросы свидетелю? — обратился к ним Бохан.

Подсудимые молчали. Только Бродоцкий пытался что-то сказать. Но колючий взгляд Пшиборского пронзил его и приковал к скамейке.

— Может быть, кто-нибудь из подсудимых пожелает рассказать обо всем деле? — переспросил Бохан.

— Нам нечего говорить,— сухо ответил Пшиборский, обведя внимательным взглядом своих товарищей, как бы примечая каждое их движение, каждую черточку на их лице.

В качестве обвинителя выступил один из польских партизан.

— Дорогие товарищи и друзья! Прежде всего я должен выразить вам глубокое сочувствие в связи с тем, что эти предатели, которые имели наглость называть себя представителями польского народа, намеревались причинить вам очень большое вредительство. Они намеревались уничтожить ваш штаб. Как видите, враги вашего народа являются заклятыми врагами и польского народа. Общий наш враг — немецкий фашизм. Есть у польского народа еще один враг, это те, что изменили ему в тридцать девятом году, бросили его на произвол судьбы перед разъяренными полчищами гитлеровцев, а сами убежали за границу и спокойно сидят там, проедая народное добро, которое успели вывезти из Польши. Но это еще полбеды. Привыкнув сидеть на народном горбу, они и теперь считают себя правителями Польши и принимают все меры к тому, чтобы и после войны снова сесть на шею народа. Как вам известно, есть так называемое лондонское правительство, в которое входят все бывшие министры. Их мало волнуют интересы народа. Они заботятся больше всего о том, чтобы сохранить свои поместья, фабрики и заводы. Как же, они ждут конца войны, чтобы снова вернуть нам прежних кровососов! Но в каком конце войны они заинтересованы? Они против того, чтобы ускорить конец фашизма. Они за победу над советским народом, мечтают вернуть себе не только поместья и фабрики на польской земле, а и поместья, утраченные ими в западнобелорусских и западноукраинских областях. А разве мало еще поклонников лондонского правительства у нас, в Польше? Всеми правдами и неправдами они стараются сдержать борьбу польского народа против гитлеровцев. Они мешают польским партизанам бить своих врагов. Создают подпольные боевые организации, но готовятся воевать не с фашистами, а с советскими войсками, которые один на один сражаются с лютым врагом. Они идут на позорную сделку с гитлеровским командованием и выполняют полицейские функции против польских и советских партизан. Из их среды выходят самые мерзкие отщепенцы, для которых не существует на земле ничего святого… Вот здесь сидит перед вами господин, который называет себя Пшиборским. Он присвоил себе фамилию убитого человека, чтобы пробраться в вашу среду и вести подрывную работу. Кто он на самом деле? Это господин Пшездецкий, который когда-то владел поместьем под Гродно, служил капитаном в армии Пилсудского. В подпольной организации работает под кличкой Орлика. На службу к гитлеровцам перешел в сороковом году и теперь руководит террористической группой, которая уничтожила десятки наших лучших подпольщиков. А сколько человек он послал на фашистскую виселицу? Пусть об этом он расскажет сам. Вот кто такой «господин Пшиборский».

— Ложь, провокация! — выкрикнул предатель, вытирая густой пот на лице и шее.

— Это слово вы любите, пан Пшездецкий: на лжи и провокациях вы прожили весь век. Хотя напрасно я называю вас паном Пшездецким. Какой из вас пан, да еще польский, если настоящее последнее прозвище ваше — номер сотый, под которым числитесь вы в гестаповских списках… От имени героического польского народа я и требую для сотого номера смертной казни через повешение. Такие гады не должны отравлять нашу землю.

Прокатился гневный гул, и подсудимые поняли, что это уже неминуемый конец, от которого нет спасения,— не найти им здесь ни одного заступника. Они сидели с опущенными головами, неподвижные, оцепеневшие. Только Бродоцкий еще порывался что-то сказать, но соседи толкали его под бок и что-то злобно шипели.

Выступил обвинитель.