Незабываемые дни

— Ну и свинья ты, братец,— говорит Чмарутька.— Ну и натура, прости ты боже!

Детка вдруг поеживается и ловко прячется за спины других.

— Видишь, стыдно тебе и в глаза мне смотреть…—1 бросает вслед Чмарутька и сразу замолкает. Его удивляет тишина, неожиданно воцарившаяся на полянке: ни хохота, ни слова. Только скрипит где-то поблизости снег под ногами да слышно, как в вершинах сосен слегка пошумливает ветер.

И вот за спиной слышится знакомый голос:

— Что за митинг, хлопцы, у вас? Чем занимаетесь, Савка Лявонович?

Оглянулся Чмарутька, видит: стоит перед ним Константин Сергеевич.

— Да вот… головной убор мастерю…

Сказал и сам не рад: сгори он, этот головной убор, получилось, будто прямо с проклятой вывески вычитал. И чтобы отделаться от неприятного чувства, добавил шутя:

— Как в поговорке: не купил батька шапку, пускай уши мерзнут…

Все вокруг почтительно улыбнулись и смолкли.

— Так вы, видимо, коллективно фасон выбираете?

— Какое там фасон? Шутят вот хлопцы надо мной…

— Это напрасно. И вывесочку, видно, для шутки вам подкинули. А ты, Детка, не прячься, не прячься, подойди поближе. Твоя работа?

Если бы кто-нибудь иной спросил, отделался бы шуткой Детка. Но здесь не пошутишь.

— Не буду врать, товарищ командир, моя…

— А ты же говорил…— не стерпел Чмарутька, зло бросив на пенек свою овчинку.

— Весельчак ты, Детка, ничего не скажешь. Знаю я тебя как хорошего гармониста. Взял бы ты баян да потешил хлопцев, чем над старым человеком подшучивать.

— И рад бы, товарищ командир, да не имею возможности. Испортили обознички мой баянчик. Обернули воз в канаву на болоте, ну и подмочили как следует.

— Что же ты не сказал мне раньше? А мне вчера хлопцы трофейный аккордеон принесли. В самый раз для твоих рук. А ну-ка, хлопчики, сбегайте, кто не поленится, ко мне в шалаш, давайте сюда музыку.

Вскоре Детка держал в руках аккордеон. Внимательно оглядел его со всех сторон, ласково прошелся по перламутровым ладам, погладил ладонью замысловатую инкрустацию, подул на нее и вздохнул:

— Красиво!

Детка ничего уже больше не видел и не замечал, весь превратился в слух.

По его лицу, казалось, промелькнула тень. Он наклонил голову, чтобы ухом быть ближе к гармони. Никто и не заметил, как полилась мелодия.

С шумом подбежали хлопцы и девчата из дальних шалашей. На них замахали руками, зашикали.

Скоро плыла над поляной и брала за сердце такая знакомая и вместе с тем такая далекая, далекая мелодия, как смутное воспоминание о чем-то давно пережитом. Она так не соответствовала ни пасмурному зимнему вечеру, ни заснеженному лесу, который будто примолк, утратив без солнца свои живые, веселые краски. На.память приходили слова, связанные с мелодией… Они напоминали грустные события прошлого. От слов тех веяло горьковатой печалью. Щемило сердце свежей, еще не избытой болью, еще не развеянной тоской.:

А люди стояли' молчаливые. И если подходил кто-нибудь, то старался ступать так осторожно, будто мягкий податливый снег под ногами мог взорваться. Детка играл «На сопках Маньчжурии».

Группа девчат стояла особняком, сгрудившись возле небольшой елки. Тут были девушки с кухни, из хозяйственного взвода, несколько разведчиц. К ним присоединилась стройная русая девушка. Ее звали Марусей, а чаще всего Незабудкой. Второй месяц работала она в бригаде радисткой. Сюда попала из Москвы, самолетом. И когда впервые предстала перед командиром, Заслонов невольно поморщился:

— И куда такое горькое дитя посылают? Отослать обратно.

Девушка испуганно, даже с отчаянием в голосе заговорила быстро-быстро, будто оправдываясь:

— Мне восемнадцать лет, товарищ командир, полных восемнадцать… Вот, пожалуйста, мои документы… Я десятилетку окончила…— и такими глазами посмотрела на Заслонова, которого трудно было поразить чем-нибудь, что он, казалось, пришел в замешательство: как он не заметил сразу этих чудесных глаз, будто вобравших в себя всю лучистую синеву весеннего неба,— в них светилось столько чистого, хорошего, похожего на майское светлое утро. Он не скрыл своего восхищения:

— С такими глазами, моя девочка, трудно ходить по нашим стежкам.

Сказал и подумал: а может, не те слова нашел он. Но почему не те? От таких глаз светлеют людские стежки… Да, стежки… Но не стежками пахнет тут, а тяжелыми и кровавыми дорогами войны, на которых так много растоптано счастья и человеческой красоты.

Девушка нахмурилась:

— Мне можно идти, товарищ командир?

— Идите. Начальник штаба поможет вам устроиться, покажет, где будете жить и работать.

… За эти глаза и прозвали девушку Незабудкой. Сначала обижалась, а после привыкла.

И вот она стоит теперь, не шелохнется. Рот немножко приоткрыт, и вся ее фигура — живое воплощение напряженного внимания и восхищения. Восхищения музыкой, не музыкантом. С Деткой у нее была серьезная стычка. У того есть скверная привычка фамильярно обращаться с девушками, с которыми впервые познакомится. Подкатился к ней гоголем, отрекомендовался:

— Детка! Пройдемся по бульвару, погуляем…— и под руку подхватил.

Та в гневе вырвала руку:

— Никакая я вам не детка, отстаньте, нахал!