Незабываемые дни

— Не так поняли, принцесса. Это я Детка, Гордей Корнеевич…—и живо с другой стороны очутился, снова хотел под ручку взять.

И заработал тут же по щеке, да при всем народе.

От стыда ушел в лес. Несколько часов ходил по «бульвару» — по лесу. Было немного и обидно: подумаешь, недотрога! Несколько дней к гармони не прикасался.

Не всегда же человеку веселым ходить: нужно ему и помолчать иногда, наедине заглянуть себе в душу. Может, с горя хотелось Детке прикинуться веселым, чтоб не показать людям своей муки. Года за три до войны погибла молодая жена Детки, попала под поезд. Красивая была, веселая, песенница на весь поселок. Была запевалой в железнодорожном хоре, ездила иногда с хором в область и даже в столицу. И не раз люди искренне завидовали Детке:

— Всегда с песней живешь, Гордей Корнеевич!

— И с музыкой…— шутил он в ответ. Действительно, и сам он часто выступал в железнодорожном клубе — играл на баяне.

Почернел человек без своей песни, года два ходил как в воду опущенный. Но жизнь есть жизнь, а время нередко заживляет любые раны. И незадолго до войны женился Гордей Корнеевич второй раз. Взял в жены молодую стрелочницу Ксаню, которой так нравилась его музыка и которая так стремительно кружилась в вальсе или кадрили под его баян.

Они жили очень хорошо, ждали ребенка. И это ожидание наполняло их жизнь какой-то торжественностью, праздничной таинственностью. Будто в комнате вместе с ними поселилось новое и живое существо, невидимое для других, но заполнившее всю их жизнь, все мысли, слова. «Ну как оно? Есть ли оно?» — слышался ласковый шепот. «Слышу, мой родной, слышу трепетное его сердечко…»

Все заметили, как изменился Детка. Меньше стало прежнего ухарства, озорства. Будто старше стал человек и видом и характером, будто сбросил с себя остатки того, что оставалось у него от былого бродяжничества и беспризорничества.

Близкие товарищи, улучив подходящий момент, осторожно спрашивали:

— Ну когда же, Гордей Корнеевич?

— Видно, братцы, под осень.

И вот все пропало, исчезло будто сон. После первого налета немецких стервятников Гордей Корнеевич похоронил Ксаню. Многих похоронили тогда в железнодорожном поселке — старых и малых. Черная скорбь, казалось, испепелила душу. Эта скорбь все ниже и ниже опускалась над маленьким городком. И не только над ним. Она опустилась над всей родной землей, и вот уже второй год сердца людей в печали и тревоге. Но не одной печалью живут люди…

Заслонов обвел взглядом всех, кто стоял на поляне, зачарованный музыкой. Какие это разные люди, из разных мест, разного возраста, разного языка, разных профессий. Общая опасность переплела, соединила их жизненные пути, сделала их еще более близкими, родными друг другу.

Вот стоит синеокая девушка, замерев, слушает музыку. Возможно, прежде незатейливая мелодия и не затронула бы так глубоко ее сердце, полное безграничной радости восприятия окружающего мира. Девушка, видно, заметила взгляд Заслонов а,—смутилась, поправила шапку-ушанку и непокорные прядки волос у виска. Заслонов невольно улыбнулся. Он вспомнил одно небольшое происшествие. Раньше у Маруси были две чудесных косы, придававшие всей ее фигуре особое очарование молодости и чистоты. И вот однажды исчезли косы у девушки. Она принесла шифровку и почему-то очень торопилась уйти. Заслонов сразу заметил перемену в ее внешнем виде и недобро сказал:

— Видно, и здесь решили модничать?

Девушка растерялась, покраснела. Ей было обидно, что ее неправильно поняли.

— Да нет, товарищ командир, так удобней носить шапку. И… косы требуют много ухода, а здесь все некогда.

— А-а! — протянул Заслонов, и ему самому стало неловко,— Ну и хорошо, очень хорошо…

Как он мог тогда подумать о «моде»? Не в моде тут дело. Не ради моды попала сюда девушка, бросившая родителей, привычный свой уголок, рассталась с мечтой о текстильном институте. Разве Марусю силой посылали сюда? Разве два брата ее не пошли на фронт?

А музыка все звучит, не стихает. И под ее звуки роем роятся мысли о людях, о делах, о родных и близких… Пусть проклято будет время, когда наши девушки забывают о своих русых косах.

Задумался Заслонов. Не заметил, как оборвалась вдруг музыка, все замерли, и такая тишина стояла в лесу, что казалось, слышен шелест снежинок на еловых ветках. У некоторых хлопцев, девчат совсем запорошило снегом плечи, шапки, платки. Словно боясь нарушить тишину, раздался чей-то несмелый голос:

— Веселую бы нам, ноги размять…

Тряхнув несколько раз руками,—видно, онемели пальцы,—музыкант растянул гармонь, лихо прошелся по ладам. Он заиграл, запел, и все, кто стоял на полянке, дружно подхватили частушки:

В каждом лесе есть поляны,
В каждом цветики цветут.
В каждом лесе партизаны
Немцам копоти дают.
Ах ты, Гитлер, косой бес,
Зачем в русский лес полез?
Завалился во рвы —
Заклевали журавли.
И пошло, и пошло.