Незабываемые дни

Уже едва виднелись на дороге бойцы последнего отряда, а возле могилы еще стояло несколько человек. Это, видно, были люди, которым было что вспомнить о погибших, нашедших вечный приют под желтым песком. Вместе с другими партизанами стояла, печально ссутулившись, в солдатском кожушке девушка. Ее фигура казалась порой совершенно неподвижной, а мыс-аи, одна за другой, проносились в поникшей голове, сердце не могло примириться с гибелью людей, которые были воплощением кипучей жизни. Дядя Костя! Она так уважала его, так гордилась, что ей приходится работать под его командованием, слушать его приказы, видеть его почти каждый день. Да если бы приказал дядя Костя, она не задумываясь пошла бы на самую лютую смерть… Да, она пошла бы… Разве не просила она его, чтобы он послал ее хоть один раз на боевую операцию? Он не смеялся над ее просьбой, он просто говорил ей:

— Маруся! У каждого бойца свое оружие. И никто не имеет права бросить его. Ваше оружие — радио. Радистов резервных у нас нет. Вот и все. Ясно?

— Ясно, товарищ командир бригады.

Маруся вспоминала разные эпизоды, значительные и незначительные факты, так или иначе связанные с жизнью командира. Вспомнила, как недавно показывал он своим ближайшим товарищам фото семьи. Мелькнула мысль, которая тут же показалась дикой и неуместной: какие они счастливые… Чем же они счастливые? Они ничего не знают; вспоминая о нем, они видят только его приветливую улыбку, живой блеск его глаз, слышат его голос, сердцем ощущают его отцовскую ласку. Боже мой, боже! Страшная весть дойдет и до них и навалится неимоверным горем… Пусть же ласка людская, ласка народная защитит эти сердца, чтобы не испепелило их великое страдание, чтобы мужественно пережили они горькое время и пронесли через всю жизнь светлую память о нем, о погибшем.

Рядом с командиром спит вечным сном и его ближайший помощник Коля Хорошев. Где-то ходит Надя и ничего не знает о страшном, о непоправимом.

Тут же командир отряда Детка, который никогда не показывал людям свое горе. Может, он был грубоват немного, но везде, где ни появлялся, всем становилось как-то веселей и светлей.

Сколько их тут еще, родных и славных…

Чмарутька, стоявший все время с непокрытой головой, наконец надел шапку и, осторожно поправив еловую ветку на песчаном пригорке, грустно сказал:

— Пошли, товарищи!

Шли неторопливо и так же тихо, неторопливо разговаривали. Говорили обо всем: о ранних холодах, о снеге, который хорошо окутал землю, о будущем лете, — что-то принесет оно людям. Делились новостями, приходившими из родного городка. Лица становились еще угрюмей, когда припоминали известия с фронтов. Уже месяца два шли ожесточенные бои под Сталинградом… Нет, не может быть, чтобы и теперь наши армии не дали им по рукам, как прошлой зимой под Москвой. Нет, сломят себе хребет фашисты и под Сталинградом, не увидят они как ушей своих и Кавказа. Говорили обо всем и только не касались одного: своих мыслей о погибших товарищах. Знали, придет наконец желанный час победы. А те, что навсегда ушли от них, так и не увидят светлого дня, великой радости, которой ждут и дождутся люди. Как горько, — больно за них, за любимых.

Зимнее солнце клонилось к западу, низко спустилось над самым лесом. От придорожных деревьев потянулись длинные тени на поле. Ярким багрянцем загорелось на западе небо. Снег под ногами стал более жестким, скрипучим.

— Будет мороз…—тихо проговорил, ни к кому не обращаясь, Чмарутька.

Зашагали быстрей. Вечерний мрак окутал путников, когда они вошли в молчаливую чащу леса. На верхушках высоких елей трепетно догорали последние Отблески солнца.

Скоро и они исчезли. Прислушиваясь к лесной тишине, люди теснее жались друг к другу. Как хорошо, когда ты не один, когда сердце твое бьется вместе с сердцами твоих близких.

13

Герф очень обрадовался, узнав, что погиб легендарный, можно сказать, мифический дядя Костя. Он тут же отправился в генеральный комиссариат, чтоб порадовать новостью своего хмурого начальника. Действительно, в последние недели Кубе ходил мрачный, часто бывал раздражителен, и тогда лучше было не попадаться ему на глаза. Но с такой новостью можно явиться к нему в любую минуту.

Он уже спустился с крыльца, но снова возникли в душе сомнения, которые так часто овладевали им. Нет, не нужно торопиться, особенно с такими делами. Еще и еще раз проверить, еще и еще раз убедиться, что все это правда. И только спустя несколько дней, когда наступил срок его еженедельного доклада, Герф явился к Кубе.

Он докладывал о разных делах и явно волновался. Его склеротические пальцы дрожали, а глаза бегали по сторонам, старательно избегая встретиться с холодным взглядом начальника. Кубе заметил его нервозность и едко заметил:

— Что-то вы, уважаемый генерал, напоминаете сегодня курицу, которая собирается снести яйцо.

Слова Кубе смутили Герфа, но вместе с тем и подстегнули его.

— Знаете, господин гауляйтер, я действительно должен сообщить вам о некоторых радостных событиях.

— Давненько вы, господин генерал, не радовали меня своими сообщениями… Слушаю вас!