Незабываемые дни

Соколич задумался и не заметил, как пулеметчик пырнул под свой стеклянный колпак. И только тогда опомнился, когда кто-то мягко дотронулся до его плеча. Это был штурман.

— Василий Иванович,— сказал он,— сейчас будем перелетать линию фронта, там идет бой. Если хотите посмотреть, заходите к нам.

Они перешли в переднюю кабину, к летчикам. Вначале Соколич, сколько ни всматривался в окно, ничего не мог заметить. Густой мрак сентябрьской ночи надежно окутал землю. Нигде не видно было ни огонька, ни хотя бы слабого проблеска света. Казалось, самолет повис в темной бездне между небом и землей, и только ровный гул моторов говорил о том, что он не стоит на месте.

Соколич присматривался к спокойным движениям летчика, к едва приметному мерцанию контрольных лампочек, прислушивался к гулу моторов. И сразу насторожился, когда бледно-розовые отблески заиграли на стекле носового фонаря, как звали летчики это широкое окно.

— Деревня горит…—проговорил на ухо штурман. Действительно, впереди все ярче и ярче проступало зарево.

Вскоре такое же зарево появилось немного левей. И между ними как бы вспыхнула зарница, за ней другая, третья. Вот уже по всему горизонту тревожно замелькали вспышки.

Самолет начал набирать высоту.

И вдруг впереди столб яркого голубого света пронзил ночной мрак и, чуть задержавшись на порозовевшей завесе туч, медленно поплыл левей, левей, временами останавливаясь, и тогда видно было, как быстро бегут волокнистые облака. Такой же столб света возник впереди. Самолет, круто взяв вправо, все набирал высоту. Появилось еще несколько голубых столбов, они лихорадочно шарили по небу, сходились вместе и снова расходились во все стороны, будто гигантские щупальца какого-то чудовища. А с земли словно бросил кто-то в небо цепочку разноцветных бус. Они летели, казалось, медленно, красные, зеленые бусинки, и плавно исчезали где-то там, за тучами.

— Ну, все в порядке, скоро будем и дома! — Летчик снял шлем и старательно вытер ладонью лоб.

Самолет опустился снова ниже. Зарева пожаров остались позади, их трепетные, багряные отблески на тучах постепенно исчезали. Сплошной мрак окутал небо и землю, но был куда приятней, чем тот блестящий фейерверк, который Соколич только что наблюдал.

Дальше летели недолго, может полчаса, может немного больше. Небо на востоке стало серым. Самолет пошел на разворот. Пустили опознавательные ракеты. И сразу на земле зажглись посадочные огни. Минута, вторая, и, мягко касаясь земли, самолет уже мчал по ней, с каждой секундой замедляя бег. Подрулив в сторону от посадочной дорожки, остановился. И когда умолк гул моторов, Соколичу показалось — он провалился в необычайную тишину. Но вот послышались человеческие голоса. Зашевелились люди в самолете. Открылась дверь. Свежий воздух пахнул в лицо. Разминая онемевшие от сидения ноги, Соколич осторожно сошел по трапу и сразу попал в объятия людей, лица которых сразу и не распознать было в скупом свете фонарей. Узнавал по голосу. Были тут представители Центрального партизанского штаба Белоруссии, Центрального Комитета партии, все свои, знакомые, товарищи по прежней работе.

— С приездом, Василий Иванович!

— Со счастливым перелетом!

Люди обнимали, крепко жали руки.

Только собрались идти к машинам, как дорогу преградил высокий военный в летной форме. Это был полковник, начальник аэродрома.

— Товарищи, так никуда не годится. Гостя надо накормить — попрошу зайти в нашу столовую.

С веселым шумом все спустились в землянку-столовую. Ярко освещенная, заставленная столами с белоснежными скатертями, она выглядела так уютно, что Соколич на мгновенье почувствовал себя неловко в своем видавшем виды кожушке. Но, очутившись в чьих-то услужливых руках, кожушок быстро нашел свое место на стене. Соколича подхватили под руки, усадили за стол, на котором стояло столько всякой всячины, что Соколич сразу же заявил хозяевам:

— Должен предупредить, товарищи, — если попадете ко мне в гости, таких разносолов выставить не смогу. Говорю серьезно и искренне, чтобы не было после никаких недоразумений.

Один из летчиков заметил:

— А вы напрасно, Василий Иванович, прибедняетесь. Вы впервые у нас, а наши хлопцы не раз бывали вашими гостями, и мы не слыхали, чтобы кто-нибудь из них обижался на партизанское угощение. Да разве дело в угощении, Василий Иванович? Разве за угощение мы любим и уважаем вас и всех наших партизан? Вот я расскажу вам об одной мелочи. На аэродроме у нас такой обычай: закурка общая. Стоит в дежурке коробка с табаком, кури, сколько кому хочется. И как только летят хлопцы к вам, ящичек пустеет. Каждый хочет прихватить с собой лишнюю закурку для партизан-приятелей. Это мелочь, Василий Иванович, но она говорит о большом…

Уже рассвело, когда распрощался Соколич с гостеприимными хозяевами.

Стоял морозный день. В чистом, прозрачном воздухе ясно вырисовывалась каждая веточка дерева, каждый уцелевший на ней листик, каждый зубчик далекого леса, синевшего на горизонте. Трава на обочинах шоссе, стерня на поле были припорошены зыбким инеем.