Незабываемые дни

— Как установлено, ликвидирован один из самых опасных наших противников.

— Вы имеете в виду Заслонова? — равнодушно спросил Кубе.

— Да, да…—немного растерялся Герф.—Вы угадали. Вот последние сообщения, из самых надежных источников…— и он положил перед Кубе несколько официальных донесений.

— Бросьте…—Кубе отодвинул бумаги на край стола.

Герф стоял смущенный, ссутулясь, будто кто-то вылил ему за ворот стакан холодной воды.

А Кубе сверлил его холодным, оловянным взглядом.

— Слыхал я об этом. Не раз слыхал. Разрешите спросить, уважаемый генерал, сколько раз уже вы ликвидировали его?

— Случались, господин гауляйтер, неожиданности, ошибки…

— Ошибки… Да вы сам, дорогой мой генерал, и вся ваша полиция —. одна сплошная ошибка.

— Разрешите, господин гауляйтер…,

— Ничего не разрешу. И слушать не хочу. Здесь еще кроме вас нашлись охотники ловить и ликвидировать… на бумаге. Мастера писать донесения. Но я спрашиваю вас, почему летят наши эшелоны под откос? Почему в последние дни совсем выведен из строя целый участок железной дороги? Почему вы сегодня не сказали мне, что это работа заслоновцев, которых вы успели уже ликвидировать в своем рапорте.

— Я, господин гауляйтер…

— Я давно знаю, что я господин гауляйтер…—резко сказал Кубе.— Только не знаю, кем вы в действительности являетесь.

Видимо, чтобы смягчить немного разговор, Кубе проговорил уже более спокойно:

— Ладно, оставим этот разговор. Вы читали о последних событиях? — и он подал Герфу сводки из квартиры главнокомандующего.

— О событиях в Африке?

— Да… И о событиях в Африке, и о некоторых не очень приятных для нас новостях из Сталинграда…

— Я, господин гауляйтер, вчера прослушал чудесную речь Геббельса. Я совершенно согласен с ним, что во всем этом нет ничего неожиданного для нас, ну… и опасного… Все это…

— Знаете что? —. Кубе окинул Герфа таким пренебрежительным взглядом, что у него стало холодно на сердце.— Я, конечно, уважаю оптимистов. И если бы за оптимизм награждали орденами, я первый наградил бы вас железным крестом. Можете мне поверить. Но кроме голого оптимизма, мой уважаемый генерал, надо иметь еще хоть немножечко…— тут Кубе выразительно повертел пальцем перед своим лбом, — ума… Ума, мой уважаемый, ума… И конечно, уменья работать по-настоящему… Понимаете наконец меня?

— Да я, господин гауляйтер…

– Я хорошо понимаю вас, генерал! — А понимал он только одно: не стоило слишком обижать старика, который делал, в конце концов, все, что мог.— Садитесь, генерал, давайте подумаем, что нам делать, чтобы если не ликвидировать партизан совсем, то хотя бы не.-, много парализовать их. подрывную деятельность.

Они долго сидели в тот вечер за картой, но точное изучение ее не принесло им удовлетворения. Несмотря на зимнее время, партизанские зоны ширились, росли.

— Где же искать выход, простите меня, из довольно неприятной ситуации, господин гауляйтер?

— Выход только в нас самих. Мы можем рассчитывать только на свои собственные силы… Что-нибудь придумаем. Советую и вам серьезно поразмыслить… да, да…

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

1

Ровный гул моторов клонил ко сну, но спали в самолете, может быть, только дети, которых вывозили на Большую землю. Неспокойно ворочались тяжелораненые. Порой слышались стоны, кто-то бредил.

Стрелок-пулеметчик все присматривался к целлулоидным окошечкам. Взбирался на специальную подставку и проверял крепление пулемета. Сквозь стекло виднелись еле приметные в темноте тучи.

«Что он увидит в ночной темени…» — подумал Соколич.

Пулеметчик слез с подставки, зачем-то зашел в кабину летчиков и затем снова сел на свое место, рядом с Соколичем, глядя в оконце.

— Разве ночью могут напасть на самолет? — тихо спросил Соколич.

— А разве им, дьяволам, запретишь? — вопросом на вопрос ответил тот.

— И вы с одним этим пулеметом можете отбиться от вражеского самолета?

— Конечно! — уверенно ответил пулеметчик, будто иначе и быть не могло.

Соколич начал говорить с пулеметчиком, расспрашивал о разных семейных мелочах, а чувство необычайного волнения не покидало его ни на миг. Оно началось с той минуты, когда пришла радиограмма из Центрального партизанского штаба, который вызывал Соколича в Москву. И хотя вызов дело естественное, нормальное, все же был в нем и определенный элемент неожиданности. Волновался Соколич не потому, что боялся ответственности за свою работу. Он ни в чем не мог упрекнуть себя. Конечно, хотелось бы сделать еще больше, еще лучше. Но не всегда удается человеку сделать все, что хочется. Волновало время, в какое его вызывали. Несколько дней назад нашими войсками был оставлен Новороссийск. Напряженные, тяжелые бои шли под Сталинградом.

Десятки раз ездил Соколич в Москву до войны, эти поездки становились обычным, можно сказать, будничным делом. Теперь поездка в столицу представлялась ему сказочно далеким путешествием. Путешествием в чудесный край, в совсем другой мир, в другую жизнь. 11 какое странное, нелепое положение — над своей родной землей приходилось лететь крадучись, остерегаясь, чтобы тебя не подкараулил враг.