Незабываемые дни

Это уже, однако, интересно… Иван Иванович знал о некоторых печальных слухах, неофициально приходивших с фронтов, но толком узнать о действительных событиях было довольно трудно. И вот на тебе: сотни тысяч пленных, десятки тысяч убитых, техника, оружие… бог ты мой, бог!… Это же пахнет страшной катастрофой, если все это правда. А слова какие: «Желаем всей нашей армии и всем славным партизанам бить фашистов по-сталинградски. Несколько таких ударов, и гитлеровская саранча будет уничтожена на нашей земле».

— Однако нужно иметь такое нахальство! — задумчиво проговорил Иван Иванович.

— Какое нахальство? — переспросил его гестаповец,

— Писать так… Это же такая чушь, в которую может поверить только… я не знаю, кто может поверить в это?

— Вы так думаете? — переспросил гестаповец. Он глянул на Ивана Ивановича так, будто хотел сказать: прикидываешься дураком, дорогой, или действительно дурак?

Несмотря на самые страшные пытки, гестаповцы ничего не добились от инвалида. Он отрицал какое бы то ни было участие в печатании газеты и категорически заявил, что он не знает ни одного человека, имеющего отношение к ней. И вот в конце второго дня, когда его вытаскивали еле живого из-под нар, куда бросили после очередного допроса, протез зацепился за ножку нар. Или протез был плохо прикреплен, или ремни ослабли, — когда гестаповцы рванули инвалида за руки, протез отвалился. Из деревяшки выпал исписанный листок бумаги. Придя в сознание и увидя, что протеза нет, Адамченко понял, что личная судьба его предрешена. Конечно, листок можно было в свое время уничтожить. Но он оставил его — воззвание нужно было напечатать еще отдельной листовкой… Ему показали листок и сказали:

— Вот видишь, напрасно отнекивался. Сказал бы сразу, и твое пребывание у нас было бы куда приятней. А так сам виноват, что мы обошлись с тобой не очень вежливо. Но все это легко поправимо. Вот и поправим с некоторым опозданием. Что же, начнем наш разговор снова. Рассказывай обо всем по порядку.

— Рассказывать можно многое. Что вас интересует?

— Приятно услышать от тебя такие слова. Вот эта бумажка и воззвание в газете подписаны горкомом партии. Надеемся, тебе известно, где он находится, кто в него входит, кто руководит газетой. Для начала можешь остановиться на этих вопросах.

— Для начала можно и ответить. Как мне известно, горком партии находится в городе, входят в него уважаемые, серьезные люди. Они же руководят газетой.

— Ты еще хочешь шутить? Не советуем, такие шутки знаешь до чего доводят?,

— Знаю, не наивный я человек. Надеюсь, и вы не такие наивные, чтобы рассчитывать, что я вам все расскажу.

— А если мы заставим тебя рассказать?..— гестаповец старался говорить спокойно.

— Вы уже пробовали, ничего не вышло.

На него набрасывались, закрывали рот, душили. Когда он терял сознание, обливали водой. И снова, снова разъяренная стая зверей набрасывалась на человека, увидев, что к нему возвращается сознание.

— Скажешь теперь?

Полуживого вывели вместе с другими арестованными во двор гестапо. Подведя к виселице, еще раз пытались уговорить:

— Видишь, от тебя зависит променять три минуты жизни на долгие и долгие годы, если ответишь на наши вопросы. Подумай, из-за какой-то поганой газетки ты рискуешь жизнью.

— Я подумал… Газета выходила и будет выходить, буду ли я мертвый или живой.

Из-под его ног выбили скамейку.

… Все это вспомнил Иван Иванович, слушая в костеле траурную мессу. Слушал торжественные звуки органа, думал о печальных и страшных событиях под Сталинградом, думал о своей судьбе. Куда она повернет, если счастье изменит его хозяевам? А оно начинает изменять. Недаром объявлен этот траур по всей Германии и на захваченных землях. А орган гудел и гудел, навевая тоскливые мысли. И может, впервые за последние годы Иван Иванович задумался о своем будущем. Где искать приюта, если последние его хозяева потерпят крах? До сих пор ему казалось, что дело Гитлера самое надежное, никакие тревожные слухи с фронтов не могли поколебать его веры в непобедимость фашистских армий,— теперь невольно возникали сомнения. Особенно после этого траура. Что же будет с ним, Иваном Ивановичем, если произойдет катастрофа? Каждая война имеет свой конец. Возможно, освободится Польша из-под немецкой власти. Будет ли ему место там, на землях, которые вспоили и вскормили его? Примут ли его как своего соотечественника? Не всех же он отдал смерти, кто открыто называл его иудой…