Незабываемые дни

— Приблизительно около четырех тысяч. Мы привозили сюда и из Германии, и из Польши, и из других мест.

— Это хорошо, это, во всяком случае, не плохо. Он ходил с комендантом вдоль рвов, засыпанных землей и поросших кое-где густой травой.

— С завтрашнего дня начнете раскапывать по очереди все могилы. Жечь! Если останется хоть один труп — отвечаете собственной головой.»

— Я слушаю вас, господин начальник. Но ведь здесь старые трупы, они лежат уже давно…

— А-а, понимаю вас. Не обязательно нашим солдатам заниматься таким делом. Берите пленных. Их заставляйте работать.

— Они могут рассказать посторонним людям…

— Мертвые не разговаривают, как вам известно.

— Понимаю вас.

— А если понимаете, точно выполняйте мой приказ. Каждую партию пленных, которая работает у вас днем, вечером вы уничтожаете, ну конечно, чтобы и после них не осталось никакого следа. Должен вам сказать, вы допускаете крупнейшую ошибку. Зачем вам делать экзекуцию здесь, если ее можно делать в самом лагере?

— Там не было где хоронить.

— Опять хоронить, хоронить… Сжигать обязаны, а не хоронить. Немедленно поставьте специальную печь для сжигания, завтра получите специальные инструкции и чертежи. В лагере, я видел, есть подходящее место для такого сооружения. Сразу избавитесь от лишних хлопот.

Уже темнело, костер становился ярче. Его отблески трепетали на соснах. Мелькали, как привидения, тени солдат, подбрасывавших дрова.

Кубе искренне верил в великую миссию фюрера и новой Германии. Глядя на необычный костер, он припоминал некоторые факты из исторического прошлого. Да, в этом костре таилась своеобразная романтика средневековья; вспоминались огни святой инквизиции, вспоминались события еще более давние.

Огонь всегда был символом очищения.

Но при чем тут трупы из могил?

Это уже похоже на обычное заметание следов, А если заметают следы, значит, чего-то боятся. Боязнь — явный признак неуверенности в своем деле…,

И тут же новая предательская мысль: а может, это начало конца? Он ведь хорошо знает своего фюрера с его неистовым характером, фанатизмом, одержимостью. Он нередко не жалел голов своих самых близких приятелей и, конечно, не пожалеет миллионов и миллионов чужих голов. И возможно, заметив признаки близкого поражения, он так хлопнет дверью, что мир действительно содрогнется при виде новых пирамид из человеческих трупов.

Они приехали поздно вечером. Бригаденфюрер был в приподнятом настроении. Он похвалил Кубе:

— Должен сказать, господин гауляйтер, фюрер очень доволен вами. Действительно, нам нечего церемониться с туземцами. Чем меньше их будет, тем меньше будет у нас явных и потенциальных врагов. Но скажу вам искренне: техника остается у вас на очень и очень низкой ступени. Это, конечно, немного усложняет наши задачи. В Польше мы подняли дело на надлежащую высоту. Там работают уже, можно сказать, целые фабрики, если можно так назвать наши специальные крематории. Все идет почти по конвейеру, А здесь еще примитив, если хотите, кустарничество. Но мы поможем вам поставить дело. Кстати, я прикажу прислать вам хорошую партию специальных газовых машин.

Заместитель рейхсминистра пробыл в городе еще два дня. Он и его многочисленные помощники устраивали совещания с работниками гестапо, с офицерами эсэсовских войск, с тюремной и лагерной администрацией. Их кипучая деятельность выбивала Кубе из привычной колеи, отвлекала от очередных дел, приносила много лишних хлопот. Поэтому, когда бригаденфюрер объявил наконец, что уезжает, Кубе искренне обрадовался. Он с удовольствием проводил гостя на вокзал к его специальному поезду, в котором были и классные вагоны, и один салон-вагон, и два бронированных.

Кубе уже простился в салон-вагоне с бригаденфюрером и вышел на перрон, когда с вокзала прибежал комендант и передал заместителю рейхсминистра, что его вызывают из Берлина к телефону.

Бригаденфюрер поморщился. Чего доброго, дадут какие-нибудь дополнительные задания, а ему уже не терпелось вернуться скорей к семье, которую он таи любил.

Кубе проводил его до комнаты коменданта. Телефонный звонок был не служебный. Звонила жена, очень беспокоилась, ведь мужу пришлось поехать в такие места, о которых ходят самые плохие слухи. Нужно беречься, быть осторожным.

Бригаденфюрер обрадовался звонку, шутил над женскими страхами, похвалялся:

— Да они тут, почуяв мой дух, за сотни километров убежали. Шучу, шучу, какие тут партизаны… Ну» прощай, прощай, иду на поезд, чтобы ехать к тебе. Ты сама его задержала на несколько минут…

Они шли к выходу на перрон, когда их чуть не ослепила яркая вспышка за окнами вокзала. От взрыва содрогнулся пол, со звоном посыпались стекла из окон.

Кубе и бригаденфюрер побледнели. У заместителя рейхсминистра мелко дрожали руки и дергалась нижняя Губа.

Комендант, успевший выскочить на перрон, вернулся с перепуганным лицом:

– Салон-вагон взорвался, господин гауляйтер!

— Что ты плетешь, мерзавец! — рассвирепел Кубе и двинулся на перрон посмотреть своими глазами, что случилось.