Незабываемые дни

Еще час ждала, несколько раз подходила к двери, прислушивалась. Все спокойно, только слышался крепкий храп да неугомонный сверчок то и дело начинал свою песню. Наконец и он замолк, не слышны шаги часового на улице. Видно, присев на завалинку, задремал.

Сердце билось часто-часто, когда осторожно, казалось целую вечность, открывала дверь. Как бы вдруг не заскрипела! И все успокаивала себя: ну что ж, если проснутся? Она ведь имеет право зайти в свою хату, присмотреть за порядком, чтоб хорошо было гостям, чтоб не наделала пожара лампа. Но никто не пошевельнулся, не встал. Только один из полицаев вскрикивал сквозь сон, скрежетал зубами.

Все произошло быстро, так быстро, что они и не поняли, почему на веки вечные затянулся их сон. Только один, последний, на миг проснувшись, увидел перед собой страшный призрак. И, ничего не понимая, думая, не сон ли это, он немо вскрикнул, выставив вперед руки.

Ганна притушила лампу, в которой догорали остатки керосина. Выйдя в сени, прислонилась на минуту к стене, чтобы отдышаться, успокоить немного сердце, готовое вот-вот вырваться из груди. Затем осторожно приоткрыла дверь во двор, сошла с крыльца и зашагала огородом к пригуменью.

«Вот и половину гряды этой еще не вскопала…» —: мелькнула неожиданная мысль.

Когда осторожно подходила к гумну, чтобы пойти потом в поле, ее окликнул часовой. Он стоял, видимо, где-то возле гумна. За гумном было поле, а неподалеку начинались заросли сосняка, постепенно переходившие в густой лес. Сюда и направлялась тетка Ганна. Услыхав окрик часового, она бросилась направо, чтобы обойти гумно. Под ногами громко зашуршала прошлогодняя листва. Свалявшаяся, прибитая дождями и снегом, она уже успела просохнуть под весенним солнцем и ветром.

Часовой крикнул еще раз, и один за другим прогремели два винтовочных выстрела. Все стихло, и часовой подумал даже, что шуршание листвы и чья-то тень — это только почудилось ему, привиделось от страха.

Основные силы карателей покинули деревню еще с вечера. Остальные спешно уходили утром. И когда колонна вытянулась по направлению к железной дороге, солдаты начали поджигать хаты. Уже горело около десятка дворов, когда сильная стрельба в лесу, где уже успела скрыться голова колонны, переполошила немцев. Часть колонны сломя голову бросилась обратно. В грязной лощине за околицей завязло несколько фашистских машин, образовав затор. Солдаты, которые оставались еще в деревне, побежали в противоположную сторону через поле, надеясь найти спасение в лесу, но были встречены сильным огнем. Офицеры принимали отчаянные меры, пытаясь привести своих подначальных в боевой порядок. Но это им не удавалось. Скоро все было кончено. Несколько офицеров, увидев безвыходное положение и вспомнив все, что наделали они в деревне, сочли. за лучшее пустить себе пулю в лоб.

Расправившись с гитлеровцами, партизаны из конного отряда Шведа — а это были они — бросились спасать деревню от огня. В ту ночь отряд возвращался с задания на свою постоянную базу. Ночью от крестьян, которым удалось избежать расправы, партизаны узнали о судьбе деревни.

Пожар удалось потушить. Но тоскливо выглядели уцелевшие дома. Всюду стояла могильная тишина, не осталось в живых ни малого, ни старого. Стояли с раскрытыми настежь воротами пустые сараи и амбары. Валялись на дворах и на улице разные крестьянские пожитки. Лучшее забрали немцы, остальное бросили где попало.

За амбаром тетки Ганны нашли несколько трупов расстрелянных, среди них партизаны узнали своих родных и близких. Под старой грушей-дичкой на пригуменье нашли тетку Ганну. Она будто легла отдохнуть под своим любимым деревом и вот лежит, прислушивается, а гудят ли пчелы в пышном цветении груши. Розовые лепестки осыпали все кругом и резко выделялись на одежде, на черном платке, на седых волосах. В хате у Ганны все было в крови: и широкая постель, и липовая лавка, и пол. На полу и на лавке лежали два мертвых полицая. Трупы офицеров немцы успели взять с собой. Здесь на полу, возле кровати, валялись окровавленные вилы.

Долго стояли партизаны, сняв шапки, возле сгоревшей старой мельницы. Тлели головешки, ветер сдувал пепел с красных углей, кое-где еще бегали красные язычки пламени, вихрились, расплывались серые струйки дыма. По обветренным лицам людей текли суровые скупые слезы. В отряде было много партизан из этой деревни. Отсюда был и командир Швед. Здесь оставались их семьи, родители, жены, дети. Кажется, каждый уголь пожарища обжигал сердце, причиняя нестерпимую боль.

Не копали могил. Не хотели ворошить, дотрагиваться до пепла, который остался от тех, кто еще вчера жил в родных хатах, кто провел первые борозды на согретой солнцем земле, кто нянчил и ласкал детей, слушал песни жаворонка, мечтая об урожайном лете, о спокойной и доброй жизни.

Над пепелищем насыпали курган.

Швед, волнуясь, проглатывая слова, произнес короткую речь:

— Простите, родные, что явились мы не вовремя. Обещаем отомстить за все, за все…