Незабываемые дни

Настроение Кубе ухудшалось с каждым днем. Не успел он опомниться от разгрома штаба карательной акспедиции и потери десятков танков, как чуть не заболел, услыхав о гибели руководителей областной полиции и жандармерии, его ближайших помощников. Он буквально умолял штаб верховного командования срочно прислать ему новые полицейские соединения и регулярные части. Он доносил штабу, что разгромом партизан окажет исключительную помощь великому германскому наступлению, о котором трубили во всех газетах и по радио. Ему ответили, чтобы он внимательней познакомился с новым приказом штаба — приказ вот-вот передадут по радио — и сделал для себя надлежащие выводы. Еще до приказа были получены срочные телеграммы с требованием немедленно отозвать из карательной экспедиции все регулярные части и направить их на фронт.

Гауляйтер понимал, что объявленное с такой помпой наступление, видимо, терпит неудачу, а может, и совсем провалилось. Вечернее радио кое-что прояснило, хотя переданное сообщение и было не очень понятным. Ведь говорили недавно о немецком наступлении, а в сообщении речь шла о большом наступлении русских.

Гауляйтер старался выместить свою злость на людях, чьи судьбы были в его руках. Всех обитателей еврейского гетто, а их оставалось еще тысяч шесть, ликвидировали. Последними в гетто были расстреляны члены еврейского комитета и сформированная в свое время еврейская полиция. Предателей не спасли от смерти ни их услуги немцам, ни их гнусная провокаторская деятельность, в результате которой погибло более сотни тысяч ни в чем не повинных людей.

Почти ежедневно проводились чистки тюрем и лагерей. Машины-душегубки работали с полной нагрузкой. И днем и ночью дымила печь Тростянца. А на огромных кладбищах: и в лесу под Тростянцем, и в противотанковых рвах, и в глиняных ямах кирпичных заводов, и всюду, где были зарыты тысячи и тысячи жертв массовых экзекуций,— ходили команды смертников. Они раскапывали могилы, и давние и свежие, вытаскивали трупы и складывали их штабелями вперемежку с дровами, бревнами. Штабеля поджигались, и черный дым расстилался над полями и лесами.

Кубе разрабатывал все новые и новые директивы, отдавал приказы об организации лагерей, в которые перевозили часть людей из старых лагерей и посылали только что арестованных — больных и слабосильных. В этих лагерях почти не расстреливали, не выводили на работу. Невольникам не строили бараков, они могли сами, если хотели, вырыть в земле норы, пещеры, чтобы укрыться от дождя и непогоды. Могли просто лежать под деревьями, если были не в силах вырыть себе какой-нибудь окопчик. Изредка привозили в лагеря гнилую картошку, свеклу, предоставляя узникам право самим готовить себе какое-нибудь постное варево. Пленные сами хоронили умерших, которых с каждым днем становилось все больше и больше. Эти лагеря не имели никаких построек, кроме ограды из колючей проволоки и бревенчатых бараков, в которых помещалась многочисленная охрана с овчарками. Солдаты охраны никогда не заходили за ограду в лагерь. Изредка заглядывал врач, но приезжал он не для лечения, а только для того, чтобы констатировать наличие определенной болезни. Если желаемой болезни не было, доктор принимал надлежащие меры. Охранникам строго запрещалось иметь какой-либо контакт с обитателями лагеря. Инструкция предписывала им держаться дальше от них, не прикасаться к ним, к одежде их и пожиткам.

Это были секретные тифозные лагеря, то последнее средство, на которое рассчитывали гитлеровцы, чтобы каким-то образом обескровить в недалеком будущем Советскую Армию, наступление которой успешно развивалось. Фашисты рассчитывали заполучить в качестве своего верного союзника тифозную вошь.

2

Нина Васильевна и обрадовалась и немного затосковала.

Обрадовалась известию, что ее в скором времени вывезут из города в партизанскую зону. Связной посоветовал ей запасти побольше медикаментов, так как вывезут не только ее, а и всю аптек}, в которой она уже несколько месяцев работала заведующей.

Затосковала потому, что боялась за судьбу своих детей. Она знала, что всякие выезды из города, особенно теперь, связаны с большими трудностями. Рисковать самой — одно, а ставить под такую же угрозу жизнь детей ей не хотелось. Но впереди рисовались такие заманчивые перспективы и для нее и для детей, что не страшно было пойти на любой риск.

Наконец наступил долгожданный день. Ее предупредили, чтобы вся семья приготовилась отправиться завтра в дорогу и чтобы она явилась в аптеку за два часа до ее открытия. Аптека находилась на окраине города и работала только днем.