Незабываемые дни

— Тяжело, очень тяжело жить в этом доме. Живу я здесь, как на кладбище, очень уж мертвецами пропах этот дом. Ты понимаешь, Надя, сама смерть здесь… Каждый приказ, кого повесить, кого расстрелять, а кого сжечь,— идет отсюда. Страшно, Надя, страшно… Не знаю, что мне делать дальше. Все бы, кажется, отдала, ничего не пожалела, чтобы к своим людям попасть…

— Я тебя понимаю. И горю твоему не так уж трудно пособить. Захочешь, люди помогут тебе выбраться отсюда…

— Если бы такие нашлись! — искренне ответила Галя.

Слово за словом, и Надя постепенно ввела Галю в курс дела. Задумалась Галя, загрустила. Отрицательно покачала головой:

— Сдается мне, сестра, не смогу я этого сделать…

— Почему?

— Ты же знаешь меня: когда-то лягушки несчастной боялась. Смелости у меня не хватает…

— Здесь особой смелости не надо, Галя!

— Нет, не говори… Такие дела смелые люди делают, а как же мне? К тому же, ты знаешь, стрелять я не умею… Не отравлять же его, ведь могут невинные люди погибнуть: Кубе каждую еду заставляет повара и тех, кто подает, попробовать. И не с ножом на него мне бросаться, не умею я, да убьют сразу…

— Дело это добровольное, Галя, никто не собирается принуждать тебя. Народ решил казнить палача, который погубил тысячи и тысячи людей. Разве мы можем простить ему все, что он наделал на нашей земле?

— Я сама все хорошо знаю. Как буду я рада, если кто-нибудь сживет его со свету.

— Чужими руками, Галя, легко… А если самой это сделать? Подумай. Нужно хорошо подумать, чтобы потом ни себя, ни людей не подводить.

Надя рассказала о мине, которую хотят использовать для этого дела партизаны.

— Я ничего такого никогда не держала в руках. Как же обращаться с нею?

— Научим. Тебе придется только подложить ее. А когда взорвется, мы уже будем далеко.

— Хорошо, Надечка, я подумаю. Можешь считать, что я согласна, но мне нужно подумать, когда лучше подложить ее, в какой день, в какое время. Он иногда вылетает и в Берлин, когда вызывает его начальство. Подложишь, а оно напрасно будет…

— Изучай все до мелочи, хорошо все продумай. Я не собираюсь подгонять тебя. Когда будешь убеждена в том, что сможешь сделать, тогда скажешь мне. А встретимся мы с тобой в твой выходной день.

— Надеюсь, я не подведу тебя, сестра.

9

Лена пробыла несколько дней в домике старухи. Затем пришел человек от товарища Андрея, дал ей новый адрес. Вечером она попала на окраину города в небольшой домик рядом со старым городским кладбищем, за которым начиналось поле. Хозяин домика — кладбищенский сторож. Вокруг жили огородники, семьи рабочих бывших кирпичных заводов и всякий другой люд, который кое-как перебивался со дня на день, надеясь на лучшее. Иногда сторож исчезал из дома и возвращался только на рассвете. Лена слышала однажды, как сказал он дочери:

— Ну, и еще одну партию переслали, слава богу. Утром во дворе домика появилась незнакомая Лене женщина. Лена пошла уже в другую комнату, чтобы не показываться на глаза, дочь сторожа предупредила ее:

— Можешь быть здесь, это наша Марина.

Что за Марина, почему именно наша, Лена не успела спросить, женщина была уже на пороге дома. И едва поздоровалась со всеми, как сейчас же обратилась к девушке:

— А я к тебе, Лена. Я от товарища Андрея. Собирайся в далекую дорогу.

— Сборы у меня короткие, я вся тут.

— Ну и хорошо. Сейчас же пойдем.

— Как сейчас? А не ночью разве?

— Зачем ночью сов пугать, если нам и дня хватит?

— А немцы, а полицаи?

— А что нам немцы?

Перед тем как выйти из дома, она коротко проинструктировала Лену:

— Теперь поголовная проверка паспортов. На, возьми паспорт.

– У меня есть…

— Ты слушай, когда тебе говорят. Хорошенько запомни: тебя зовут Зося, фамилия твоя Иванова. Моя фамилия тоже Иванова, ну а– зовут меня… Мариной. Ты приходишься мне племянницей, и обе мы работаем на швейной фабрике швеями. Идем в деревню выменять что-нибудь за одежду и соль, ну; одним словом, харч добывать. Есть у нас кое-что из мелочи — спички, синька, сахарин, иголки. Если придется говорить, ты не очень в разговор встревай, обращайся больше ко мне и называй меня, понятно, теткой.

Марина дала ей небольшую кошелку с разной мелочью, и они пошли, попрощавшись с хозяевами хаты. Из города выбирались не по шоссе, а по старому большаку. Километрах в пяти от города из-за кустов высунулся полицай и не сказать, чтобы грозно,— было воскресенье, народу большаком проходило много,— просто для проформы приказал:

— Стой, бабы!

— Ты сам постой, а у нас времени нет. Надо в выходной день хоть бульбы какой-нибудь расстараться.

— Я тебе расстараюсь! Документы!

— На документы, да не валандайся долго. Тебе тут хорошо в тени сидеть да сало на загривке наращивать.

— Смотри, тетка, как бы я тебе язык не укоротил.

— Попробуй!

— Вот нахалка! Ну что вы несете, давай посмотрим. Эге, да у тебя тут целый магазин, придется конфискацию сделать. Это уж не обмен выходит, настоящая торговля.

— А тебе что до того? Разве не знаешь, что немцы разрешили частную торговлю?