Незабываемые дни

— Ты меня не учи, мы ученые… Вот арестую за оскорбление и отниму всю твою коммерцию. Бери половину и валяй, благодари еще бога, что на доброго человека нарвалась.

—. Я тебе заберу, я коменданту пожалуюсь на твое самоуправство.

— Иди, иди, баба, пока я не осерчал…

— Ты у меня сам пойдешь! Давай сюда вашего старшего! Ну чего смотришь, сейчас же позови, иначе все твои усы выдеру…

Старший и сам уже выходил из березового шалаша, лениво козыряя в зубах лозовым стеблем.

— Ну чего шум подняли, не застава — базар…

— Господин офицер, господин офицер, разве можно так самоуправничать? Каждый раз придирается. И хотя бы причина была, так нет… У меня все по закону. Сами поглядите, господин офицер,

— Буду я копаться в твоих кошелках…— равнодушно ответил «офицер», обыкновенный сержант полиции.— А ты всегда, Илья, наделаешь шуму, уснуть не дашь… Ну, иди, иди,— обратился он к тетке.— Если будешь много болтать с моими людьми, — тут «господин офицер» принял воинственный вид,— не погляжу, что ты с племянницей, прикажу последнюю юбку содрать.

— Боже мой! — воскликнула тетка.— Вот это человек: он и серьезно может говорить, он и пошутит.— И совсем уже тихо: — Когда обратно буду идти, обязательно сальцем угощу.

— Э, что мне твое сало, если бы ты божьей слезы расстаралась, это я понимаю…— так же тихо ответил полицай.

— Обещаю, господин офицер. Только бы знать, когда вы дежурить будете?

— В субботу заступаю… Ну, идите с богом! — И шепотом: — В Рудне временная застава выставлена, могут и обидеть. Гаврильчик там дежурит, ты ведь знаешь его, ни себе ни людям,— жила… Так что советую обойти другой дорогой.

— Спасибо, господин офицер!

«Тетка» сочла, видно, нужным прекратить дальнейшую дискуссию. Отойдя полкилометра, сказала Лене:

—. Видела ты этого «господина офицера»? Думаешь, он сочувствует нам? Какое там! Если бы знал, кто мы,— здесь же на ольхе повесил бы. Пьяница страшный, этим и пользуемся.

Они шли полем. Рожь желтела, скоро наступит время жатвы, но много полосок пустых, заросших густым чернобыльником, сурепкой, полынью. По обочинам дороги колючий чертополох. Над полем горький запах полыни и созревающей ржи.

К вечеру пришли в деревню. Марина отвела Лену в одну из хат и, как говорится, из рук в руки передала девушку молодой крестьянке. Та качала ребенка. Увидя Марину, обрадовалась, сразу начала хлопотать возле печки. Но Марина запротестовала:

— Некогда, некогда мне рассиживаться у тебя, Авдотья. Да и ели мы недавно. Ну, как твой маленький?

Она подошла к люльке и через минуту качала ребенка на руках, забавляла.

— Вот видишь, говорила я тебе, будет здоров твой хлопец, а ты не верила.

— Я, Маринка, век не забуду твое лекарство. Ну, знаешь, как рукой сняло сразу, и спать начал, и есть взял, теперь дите как дите. Но куда ты спешишь? Посидела бы немножечко.

— Некогда, Авдотья, тороплюсь.

— Ну, как хочешь! Обижаешь ты меня, Марина.

— В другой раз, Авдотья. Чуть не забыла, принесла я тебе иголок, как обещала. А ты, Зося, не жди меня, дальше пойдешь уже без меня. Но не бойся, не одна будешь, целая компания подберется.

Она расцеловалась и с Авдотьей и с Леной.

Как только начало смеркаться, Авдотья повела Лену стежкой через огород, потом ржаным полем к небольшой речушке, где в густых зарослях под высоким берегом их уже ждали люди.

— Теперь, Зося, ты будешь среди своих. Прощай, дорогая, а я пойду назад, ребенок может проснуться.

Пожилой крестьянин-проводник, очень медлительный и спокойный, пересчитал людей.

— Ну, все в порядке. А теперь мой приказ: пока я не дозволю, чтоб никаких разговоров. Если кому кашлять захочется, сдержись или кашляй себе в шапку, в рукав…

И он пошел впереди, еле заметный в ночной темноте. Никакого оружия у него не было, если не считать обычного топора, заткнутого за пояс. Зачем ему топор, Лена поняла позже. Раза четыре за ночь приходилось перебираться через топь и болотные ручьи. Старик в один миг, почти беззвучно вырубал каждому по палке, без которой не перейти по шатким и скользким кладкам.

Примерно в час ночи проводник предупредил:

— Скоро будем переходить железную дорогу. Тут уж замри. А перейдем да отойдем немного, тогда, пожалуйста, хоть песни можете петь. Там у нас пойдет партизанский край.

Едва успел он сказать это, как впереди поднялась такая стрельба, что люди невольно остановились.

— Что это?

— Партизаны железную дорогу ремонтируют,—: равнодушно проговорил проводник.— Это у нас не новость. Видно, сейчас где-нибудь мост взорвут, а может, что другое. Мы еще с километр можем пройти, а дальше не стоит высовываться, в такое время легко и под пулю попасть…

Проводник оказался пророком. Грохнуло несколько взрывов. А затем еще и еще. Взрывы пошли такой густой очередью, что сливались в один сплошной гул,— казалось, стреляли из гигантского пулемета, который бил не пулями, а бомбами.

Сам проводник, человек бывалый, остановился, внимательно вглядываясь в огни взрывов, и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Вот это да!

— Что да? — спросили у него.

— Не разбери-пойми! Такое я и сам впервые слышу. Будто живым огнем железную дорогу палят. Видите, куда огни пошли?