Незабываемые дни

Что касается наших солдат и офицеров, то мы должны все склонить головы перед их героизмом. Их кровью цементируется наша победа, наше будущее. Она близка уже, победа! Осуществляются слова великого фюрера, которого сам бог послал нашему народу в годы тяжелых испытаний. Он сделает Германию самым могучим государством мира, он подчинит ей все народы и все державы! Он уничтожит тех, кто выступает против его воли, против его замыслов, благословленных историей и наивысшей волей бога.

Говоря о фюрере, Кубе встал. Встали и его посетители, придав своим лицам соответствующее моменту выражение. И каждый думал о том, что дела, самые обычные дела, идут, однако, не так, как хотелось бы, как об этом говорили им в Германии.

С немецкой аккуратностью Кубе составил расписание своих занятий на каждый день, на каждую неделю. И когда наступал десятый час, он прекращал приемы, всякие разговоры по телефону. Это было его собственное время, когда можно заниматься делами, не имевшими непосредственного отношения к служебным функциям.

Кубе считал себя немного поэтом, литератором, пописывал в свое время слабенькие очерки в партийную газету. Его очень огорчало то обстоятельство, что нацистская Германия не создала ни одного произведения, которое вышло бы за пределы страны, принесло бы славу немецкой литературе. Некоторые писатели Германии, известные культурному миру, были теперь за границей или гнили по тюрьмам, по лагерям. Первые приводили в бешенство фюрера — «как они осмеливаются»; о других он говорил:

— Если они не повернут свои мозги в нашу сторону, вырву их вместе с головами! Мне нужны бездумные солдаты, автоматы-офицеры и с железными мозгами господа генералы. В этой гнилой интеллигентской сырости, в этой интеллектуальной тине может утратить четкость шага мой солдат, от нее ржавеют мозги генералов. Я вырву мозги, я просушу всем головы, я привью им ясные мысли.

И он просушивал! Он боролся за «ясные» мысли.

Кубе тоже боролся за «ясные» мысли. Ему хотелось написать такое произведение, которое не только взволновало бы все человечество, но и повергло бы его к железным ногам Германии.

Единственный путь к великой цели: кровь, огонь, усовершенствованная бронированная машина уничтожения миллионов. И за горами человеческих трупов, за черной ночью небытия, за тленом смерти, за багровыми отблесками кровавых ниагар встанет она — светлая, лучистая, вечная, как солнце, Германия властителей мира, Германия людей-богов.

Кубе искал героев для своих произведений. Цеплялся за образ древнего Арминия, примеривался к Фридриху… Писал, переписывал. Читал, перечитывал.

Начинала болеть голова, он в изнеможении откидывался на спинку кресла.

— В чем тут дело? Это же все так просто, так естественно.

А время не ждало. Огромные часы в шкафу торжественно, как на башне костела, вызванивали одиннадцать часов. Главное — распорядок!

— Хватит на сегодня…

Кубе шел к семье. Пять минут ходьбы домой. Десять минут — пошутить с женой. «Ну как, ты не успокоилась еще?» Двадцать минут на ужин. Пять минут — посмотреть на сонных детей. Еще пять минут — поиграть с огромным догом. Десять минут — окунуться в ванну. Осталось — раздеться, в постель, спать!

Спать, спать!

Но Анита, жена, никак не может угомониться на своей кровати, все что-то бормочет под нос, вздыхает. Наконец она не выдерживает и спрашивает шепотом, чтоб не разбудить детей:

— Вилли!

— Что там у тебя?

— Я хочу спросить: ты не боишься их? Я говорю о глазах. О тех, что мертвые уже… и тех, что живые… о всех, которые видела в толпе… Это страшные глаза!

— Ты говоришь глупости, да еще на ночь.

— Я, Вилли, боюсь их!

— Ты у меня всегда была трусихой. Почему тебе бояться их? Над тобою бог, а я возле тебя, возле твоей кровати добрый дог,— ответил шуткой Кубе, услыхав, как повернулся на полу огромный пес.

— Ты говоришь глупости, ты оскорбляешь бога… Я спрашиваю о людях… Боишься ли ты их?

— Ну, что за вопрос? Если бы боялся, я не был бы гауляйтером… Они боятся меня.

Но он чувствовал, что сказал так лишь для того, чтобы успокоить свою трусиху. Он внимательно прислушивался к каждому звуку в доме, на улице, в городе. Тревожно вздрагивал, когда раздавался где-нибудь поблизости неожиданный выстрел, или кто-то быстро пробегал по улице, или неуклюжий дог задевал в комнате какую-нибудь вещь.

— Кто там?

И, чувствуя, как холодеет рубашка на спине, порывисто включал свет. Ругался:

— Сколько раз говорил: не оставлять лишних вещей в спальне! Придется, видимо, отослать этих дур горничных на работу в Германию. Их там научат работать!

А неугомонная Анита все не спит. Кубе чувствует, что она собирается еще о чем-то спросить его. И он предупреждает ее:

— Давно пора спать. Дай мне покой: у меня с утра срочные дела в гетто…