Незабываемые дни

Гитлеровец ударил ее автоматом в грудь. Старуха повалилась на землю и, разгребая пыль, силилась подняться с земли. Перепуганного Василька подхватили женщины, зажали ладонями рот, шептали на ухо:

— Не плачь, малыш, а то фашисты убьют. Старуха наконец поднялась с земли, Сипак подтолкнул ее к толпе. Она молчала.

— Я буду каждого бить,— кричал комендант, — кто не скажет мне правды. Расстреляю всех, если не скажете, кто поджег рожь! Кто поджигал, спрашиваю я вас?

Люди насупившись молчали.

— Последний раз спрашиваю, кто поджег?

Из толпы вышел сосед Силивона, старый Михайла, который давно не слезал с печки, доживая свой век среди многочисленных внуков. Он отдалился по старости от всяких дел. Немцы и его выгнали на площадь. Опираясь на палку, старик говорил тихо, обдумывая, подбирая каждое слово:

— Вы зря серчаете, господин офицер. Кто это мог ночью увидеть… поджигателя? И кто это будет божий дар сжигать? Вы спросите у тех, кто был в охране при амбаре, у этих самых полицаев. Не иначе, прикуривая свои цигарки, они и подожгли амбар.

— Что ты несешь, старый пень? — набросился на старика Сипак.— Охранник пропал, его не нашли.

— Вот я и говорю, таких полицаев поставили вы… А какой от них толк, от полицаев, если они только и караулят, где самогонка или на гулянку куда пойти? А народ и претерпевай от этих живодеров.

— Если ты не перестанешь брехать, я вытрясу из тебя все кости! — угрожающе шагнул Сипак к старику. Но не так-то легко было его унять.

— Кости мои не велика для тебя пожива. А что касаемо брехни, ты должен знать, что брешут собаки и те, кто залез в их шкуру. Смотри лучше за собой, вот что я скажу.

Неизвестно, чем бы все кончилось, если б в этот момент на улице не послышался шум машин. В деревню приехал отряд во главе с Вейсом и Кохом. Узнав о пожаре, они решили расследовать дело на месте.

Перепуганный комендант сбиваясь докладывал о случившемся. Сипак почувствовал, как стали вдруг тяжелыми его ноги, мелко-мелко задрожали колени. Он знал, что Вейс недолюбливал его, так как на территории староства очень часто случались разные нежелательные происшествия.

Вейс с бранью набросился на коменданта:

— Что это? Митинг? Разве так ведут следствие? И тут же взялся за. Сипака:

— Ты думаешь, тебя сделали старостой для почета? Видно, заскучал по виселице… Чем отплатил ты, что мы вернули тебе землю, имущество? Видно, служишь не нам, а партизанам.

Сипак как стоял, так и упал на колени, пытаясь поймать руку Вейса. Колхозники молча наблюдали за этой сценой, и, каким тяжелым ни было все пережитое ими, кое-где на хмурых лицах просвечивали тайные улыбки. Уж очень пылил коленками по земле горделивый Сипак, любивший то и дело выхваляться: мы-ста да мы-ста… Он ползал перед Вейсом, целовал его руку и жалобно бормотал:

— Я стараюсь, господин комендант. Ночи не сплю, господин комендант. Телом и душой с вами. Меня сам Клопиков знает. Я истреблю их, бандитов! Уже имею некоторые сведения о них.

Вейс отошел немного, брезгливо вытер руку о перчатку.

— Ну, говори! Говори, что знаешь, кого имеешь в виду?

— Разрешите встать, господин комендант.

И, поднявшись, обвел толпу мутным собачьим взглядом. Его рука дрожала как в лихорадке. Он показывал на людей:

— Вот она! По слухам, ее сын в партизанах. Он был председателем колхоза…

— Взять! Кто еще?

— Вот у этого старика…— показал он на Михаилу,— три внука в армии и сыновья, не иначе, шляются по лесу. И сам докучает нам, огрызается.

— Еще! Еще!

Сипак торопливо показывал на людей. Он припоминал, кто и как разговаривал с ним, как смотрел, как выполнял его распоряжения. Арестовали человек пятнадцать.

— Еще? — наступал на него Вейс.

— Они все, господин офицер, не желают нам добра, они все душой с большевиками.

— Ну ладно! Распустить народ! Люди должны работать, нам эти митинги не нужны.

Арестованных отвели на пустой двор Силивона. Допросом руководили Вейс и Кох. Помогал местный комендант, с лица которого не сходило выражение застывшего испуга. Сипак хватал, как пес, очередную жертву, тащил в хату. Сколько ни били, ни мучили людей, ничего от них не узнали. Особенно хотелось Сипаку выпытать что-нибудь у старой Силивонихи, Ее несколько раз отливали водой, когда она теряла сознание. Сипак уговаривал ее:

— Ну, хорошо! Не хочешь говорить о сыне, не говори… Но должна ты знать, кто там еще из наших с ними?

Старуха молчала.

Сипак, который дрожал и за свою собственную шкуру, переходил от угроз к просьбам:

— Христом-богом прошу тебя, скажи! Иначе плохо тебе будет, плохо всем нам будет.

— Ты за бога не хватайся! — едва прошептала обессиленная, измученная старуха.— Никогда не было его у тебя и нет. Вот он, твой бог! — едва уловимым движением глаз показала она на Вейса.— Целуй, лижи его сапоги, они в нашей крови!

— Задушу, собственными руками задушу!

— Всех не задушишь… Найдется еще рука и на твою собачью шею, живоглот!

— Ты еще будешь угрожать мне! — в припадке бессильной ярости бросился Сипак на беззащитную женщину, бил, увечил податливое неподвижное тело старухи. И когда опомнился, то заметил, что бил уже мертвую.