Незабываемые дни

— Какая там душа? Били тебя всегда для приличия, чтоб перед немцами оправдать. Для видимости били.

— Хорошая видимость! Мне от этой видимости всегда в глазах затемнение. Не успеет один синяк под глазом пройти, как хлопцы второй набивают… Это тебе, говорят, для уравнения и для лишнего авторитета перед фашистами… Сгори он, такой авторитет! Сгори они, фашисты!

Сидор с отчаянием задрал рубаху.

— Вот гляньте на эту видимость.

Вся спина и худые бока Сидора были действительно изукрашены синими полосами и пятнами.

— Я сам удивляюсь, как еще моя душа держится. Они, ваши хлопцы, забывают всякие уговоры,— если бьют, то бьют по правде. А другой как войдет в роль, так и смотри, что душа из тебя вон.

Андрей незаметно посматривал на своих хлопцев, которые заходились от смеха, слушая исповедь Сидора.

— Что же ты хочешь, Бобок?

— А я ничего не хочу, Андрей Силивонович. А эту службу свою кончаю… Хватит. Довольно. Не век мне в дураках ходить. Может, и Бобок хочет человеком стать. Не все же ему людям на смех себя выставлять… Хватит с меня, довольно. Не хочу! Не буду! Долой!

Бобок со злостью швырнул на землю полицейскую шапку, начал снимать порванный мундир.

— Что же ты думаешь делать, Бобок?

— То самое, что и все люди. Я к вам хочу, Андрей Силивонович.

— Что это, от обиды или серьезно решил?

— Нет мне иного пути.

— А подумал ли ты хорошенько, что к нам не для забавы, не для веселья приходят? Тебя вот в свое время и из колхоза вытуривали, уж очень ты непутевый человек был.

— Что было, то было, Андрей Силивонович. Человек не сразу в разум приходит.

Андрей зачислил Бобка в свою группу,

12

Вечерело. После хорошего обеда Сипак валялся на кровати. Все думал и гадал, как, в какую сторону повернутся его личные дела, в которых он был немного разочарован. На большее он надеялся. Во всяком случае, он думал, что немцы сразу возвратят ему всю его землю. Этого, однако, не произошло. Вернули пока что дом, да несколько гектаров земли. Правда, обещают, если он постарается, выделить хороший хутор. Но если постарается. А стараниям нет конца. И чем больше стараешься — больше забот. Кое-что перепало на его долю из хозяйства людей, расстрелянных фашистами. Не без его помощи, конечно, расстреляли. К тому же комендант думает: если заплатил тебе, так ты обязан весь свет ему под ноги бросить.

Сипак думал и прислушивался к голосам, долетавшим из другой половины хаты, где размещалась полиция. Изредка доносился оттуда стук посуды и звон стаканов.

«Опять пьют, когда только они налакаются! Но пусть, без водки в их деле тяжело, трезвый полицай плохой помощник. А пьяный всегда смелый, готов на рожон лезть. Прикажи ему, он родного отца убьет».

Полицаи о чем-то спорили. Вот кого-то ударили, и он покатился по полу. По обрывкам фраз Сипак догадался — полицаи играют в очко. Хриплый басовитый голос напевал:

В полицаях славно жить, Есть что шамать, есть что пить. Есть что шамать, есть что пить, Молодиц всю ночь любить.

Голос то умолкал, то снова начинал гудеть, и от этого однообразного гудения начинало клонить ко сну. Но тут расшумелись картежники. Или не поделили банк, или сжульничал кто-то, и поднялась ошалелая ругань.

Один из игроков бросился убегать из хаты. Вдогонку полетела не то скамейка, не то еще что-то. Зазвенело стекло, — наверно, высадили раму.

Сипак встал, открыл дверь во вторую половину хаты.

— Тихо, вы, арестанты! Нет на вас покоя.

— А мы ничего, Матвей Степанович, мы только проучили одного, чтоб не жулил.

— А где Семка?

— Бугай пошел бобы шелушить.

— Вот ненасытное творенье! Никогда не наестся! Сипак вышел на крыльцо немного освежиться. И тут заметил в вечернем полумраке какую-то процессию, которая приближалась к деревне. Сипак немного встревожился: что за люди и кто им дал право шляться в незаконное время, да еще такой толпой. Однако он сразу успокоился, увидев, что немецкий часовой пропустил колонну. Она медленно двигалась по улице и остановилась возле его хаты. Сипак разглядел, что это были пленные партизаны, человек сорок — пятьдесят. У некоторых из них руки связаны веревками. Человек десять полицаев с автоматами и ручными пулеметами конвоировали пленных.

Один из полицаев, видно старший, подошел к крыльцу:

— Где тут староста?

— Я староста, я, Матвей Степанович Сипак. — Хорошо, если Сипак!

— А что вам нужно?

— Приказ есть от коменданта Вейса. Это он захватил их в плен и приказал в город доставить. Но нельзя на ночь глядя вести их теперь дальше, через лес.

Услыхав о Вейсе, почтительно вытянулся, затем сошел с крыльца.

— Это вы правильно говорите, нельзя! Что от меня требуется?

— Нужно помещение — продержать их под охраной.

— Это трудней. Был у нас амбар, так эти ироды спалили. Разве в школьный сарай? Но в школе немцы.

— А вы идите к коменданту и потребуйте! Скажите, сам Вейс приказал.

Сипак заковылял к коменданту. Из хаты вышли пьяные полицаи, с любопытством смотрели на пленных. Те молчали.

— Довоевались, бандиты? — пьяный полицай лез к пленным, замахивался кулаком.

— А ну, отойди! — сурово предупредили его конвоиры.— Не ты брал, не тебе расправляться.