Незабываемые дни

Клопиков помолчал минуту, разглядывая Слимака, у которого заметно дрожали колени.

— Дети у вас есть?

— Грешен, грешен. Четверо, можно сказать, бог привел. Да и пятым можно будет скоро похвалиться.

— Это хорошо.

А почему хорошо, Клопиков не сказал. Только, задумавшись немного, спросил серьезно:

— Что же мы с вами делать будем?

— Я уже и не знаю, ей-богу, не знаю, Орест Адамович! Это как вам угодно будет.

— Я на вашем месте пошел бы к нам в полицию. Служба хорошая. Доверие от немцев. Опыт у вас есть, мне бы помогли по некоторым вопросам.

— Что вы, что вы! Они сразу убьют меня, наши люди…

— Так уж и убьют. Не убивают же вот меня.

— Это дело другое, господин начальник.— Слимак перешел на официальный тон.— Я сразу бы стал, ну, как бы вам сказать, предателем.

— А я кто такой, по-вашему? — не совсем уже ласково переспросил Клопиков.

— У вас другое дело, господин начальник. Вы с советской властью были как бы в неладах. У вас как бы расхождения были с нею в политике. Вы по закону против нее выступаете. Вы имеете право на это, ведь она не совсем признавала вас и делала вам только один вред. А я… у меня совсем другое дело… Увидят такую мою службу и убьют. Не посмотрят ни на годы мои, ни на деток моих.

— Что могут убить, это верно. Правильно говорите, убьют — и никакой музыки! Но вы должны мне помочь в некоторых серьезных делах, никто и знать не будет.

— Помочь я всегда помогу… Почему не помочь? Клопиков вооружился своей книжечкой-счетом. Все записывал, кто выехал из города и куда, что слышно о том или ином человеке. Кто остался в городе и в районе. Где, по мнению Слимака, собираются те, которые не поехали. Много было разных вопросов, и Клопиков все слюнявил и слюнявил огрызок карандаша, старательно заполняя страницы своей книжки. На некоторых фамилиях останавливался, перечитывал, предупреждал:

— Вы должны мне все как на исповеди рассказывать. Чтобы никакой утайки не было. Знаете, что за это бывает?

— Знаю… почему не знать! Но верьте мне, от чистого сердца говорю вам: разве я все знаю, они при мне не обо всем говорили.

— Хорошо! Верю! Даже вижу, что никакой крутни в ваших словах нет. А теперь можете идти к своим детям. Если будет какая надобность, позовем. Конечно, позовем.

— Всегда буду рад услужить вам!

— Старайтесь доказать чем-нибудь свои слова.

С облегчением вздохнул Слимак, покинув кабинет начальника полиции. Он шел по улице, оглядываясь по сторонам, боясь встретить кого-нибудь из близких знакомых. По улице, громко покрикивая на прохожих, несколько автоматчиков провели группу людей.

Слимак опустил глаза и шел, стараясь не дотрагиваться ногами до земли, готовый превратиться в незаметную точку, в собственную тень.

Жена, которую ничто и никогда особенно не волновало, встретила его спокойным вопросом:

— Ну как? Сходил?

— Сходил.

И конечно, все выведала, расспросила. И сказала в заключение:

— Ты это должен понимать, великое тебе уважение оказывают. Некоторых давно расстреляли. А ты теперь отблагодарить должен. Может, наконец за ум возьмешься! Может, время твое пришло, чтоб действительно каким-нибудь начальником стать…

— Не говори мне про начальство.

— Блоха ты! Счастья своего не хочешь взять в собственные руки. Его в полицию приглашают, а он еще фанаберию разводит.

— Не фанаберию, пойми ты. Боюсь я… И за себя боюсь, и за тебя. Вот почитай.

Он дал жене номер газеты, которую получил от Клопикова.

— Вот почитай, почитай этот «Новый путь»! Кому, может, это и новый путь, а кому… этот путь боком выходит. Вот читай! — взволнованный Слимак тыкал пальцем в газетную страницу. И они вместе читали:

«Очередное злодейство бандитов. На этих днях на посту своей службы трагически погиб староста села… уважаемый господин Сипак Матвей Степанович. Покойник был добросовестным борцом за новый порядок. Он бесстрашно боролся за новый путь, который открыл и подарил нам величайший провидец в лице великого фюрера. Вместе со старостой смертью храбрых погибли: комендант села, чины местной полиции и солдаты германской армии, а всего двадцать восемь героев…»

— Вот видишь?

— Ну и черт их возьми! Подумаешь, убили! Нужно было кому-то — вот и убили.

— Они везде достанут, если захотят.

— Трус ты. Всего боишься. И немцев боишься, и полиция тебе страшна… И тех боишься, кто полиции головы откручивает. Трус, и зачем я только голову свою связала с таким недотепой?

И долго еще в хате Слимака шла нудная дискуссия между хозяином и достойной его женой.

15

Когда Вера узнала во время очередной встречи с Надей, что та имеет какое-то отношение к событиям, происходящим в лесах и на дорогах, она бросилась подруге на шею, горячо ее целовала и чуть не расплакалась:

— Надечка! Вот настоящая жизнь, настоящие люди…

И, задумавшись на минуту, начала так горячо и настойчиво упрашивать Надю помочь ей избавиться от проклятой жизни, вырваться из паучьего гнезда, что Надя вспомнила скупые слова Мирона: