Незалеченные раны. Как травмированные люди становятся теми, кто причиняет боль

Большую часть своей жизни Кейт провела в тюрьмах и различных службах. У нее было множество серьезных проблем с психическим здоровьем и история тяжелого абьюза, берущая начало с самого ее рождения. Сложно было найти вид насилия, который к ней не применялся, и все опекуны причиняли ей серьезный вред. Она представляла собой котел бурлящей ярости. Ее самопрезентация была детской, и она имела ту же склонность к приступам ярости, что и двухлетние дети. Однако эту ярость делали опасной острый ум, сформированный на улице, непостоянство, предрасположенность к изготовлению (и применению) оружия, а также тело взрослого человека.

Я беспокоилась, и на это была причина. Кейт поместили в блок пристального наблюдения [1] (подразделение внутри тюрьмы, предназначенное для тщательного контроля за заключенными и имеющее строгие протоколы доступа в другие подразделения) после нескольких жестоких нападений. Всех беспокоил вопрос о том, кто станет ее следующей жертвой. Блок пристального наблюдения был старым и мрачным, и вход туда преграждали пугающие стальные ворота с висячим замком. Это очень отличалось от биометрического входа в красивое фойе нового психиатрического блока, в котором я проводила большую часть времени. Внутри было темно, потрепанный линолеум отслаивался, стены поцарапаны. В фойе стояли мониторы, на которые мог взглянуть каждый, кто входил в блок. На этих мониторах транслировалось изображение с камер видеонаблюдения, установленных в тюремных камерах. Женщины, помещенные в режим наблюдения (как правило, из‑за склонности к суициду и других проблем с психическим здоровьем), ели, спали, принимали душ, справляли нужду и меняли гигиенические прокладки на виду у всех: персонала, посетителей блока и торговцев. На них были холщовые халаты без рукавов. Из‑за отсутствия ковров и звукоизоляции женские крики расходились эхом по коридору, сливаясь в какофонию. Вдоль коридора шли стальные двери с вентиляционными решетками снизу, через которые персонал мог разговаривать с заключенными, не открывая дверь. Окошко на каждой двери было занавешено куском ткани (возможно, чтобы обеспечить хотя бы немного приватности), а рядом висел лист А4 с именем заключенной. Иногда женщины выкрикивали что‑то друг другу, а иногда просто кричали. Я часто думала, что сошла бы с ума, если бы там работала. В этом мрачном месте находились самые возбужденные женщины из всех, что я когда‑либо встречала.

Кейт выводили из камеры и заводили в нее в присутствии специально обученного персонала. У нас не было достаточно приватности, поскольку за нами всегда наблюдали через стеклянную дверь, но, когда через несколько недель я сидела напротив Кейт в крошечном кабинете и ее лицо помрачнело от гнева, я обрадовалась, что мы находимся под пристальным наблюдением надзирателей. Кейт нападала на людей в обществе и тюрьме, и ее способность контролировать свои порывы была ограниченной. Она быстро улавливала враждебность по отношению к себе и настолько болезненно воспринимала признаки отвержения или гнева, что сразу отвечала агрессией и насилием на любые попытки установить границы. Она долгое время находилась в блоке пристального наблюдения, и сотрудники коррекционного учреждения беспокоились о ее способности вернуться в общество и управлять рисками внутри тюрьмы.

Из‑за Кейт люди делились на группы. Некоторые не воспринимали ее как потенциально опасную женщину и фокусировались на ее обширной и страшной истории травм.

«Жертва, а не агрессор» – это распространенный нарратив, и в данном случае он, вне всяких сомнений, обусловлен нашим нежеланием верить в способность женщины причинить вред.

Парадоксально, но если некоторым женщинам это помогает сохранить идентичность жертвы, несмотря на причиняемый ими вред, другие подвергаются еще большей ненависти, чем мужчины, совершающие те же преступления.

Некоторые мои клиентки, причинившие вред своим детям или убившие их, сталкиваются с этим. Их называют «монстрами», «обезумевшими убийцами» и другими похожими словами, хотя большинство из них совершили преступление во время обострения серьезного психического заболевания, которое стало причиной произошедшего (или способствовало ему). «Введите мое имя в поисковую строку и почитайте, что обо мне пишут», – сказала мне одна клиентка. Я так и сделала, но пожалела об этом.