Ниндзя с Лубянки

Чену вдруг отчаянно захотелось спать – сказались сутки беготни. Солнце уже встало над Москвой, и первые его лучи заблестели на очках молодого разведчика. Он посмотрел на «Колизей» и снова увидел, как двинулась в тени фигура в кургузом пиджачке и кепке-хулиганочке. «Что ж ты, милый, так далеко засел-то, а? – лениво, но уже раззадоривая себя, подумал Чен. – Пруд тебе мешает. А ну как я за Иваном Карловичем пойду? Что будешь делать? Ты на своего напарника понадеялся, так он его уже ведет. А я? Не веришь, что я убежать могу? А я могу!» – доставая из кожаного портфеля замечательный ремень с несколькими хитрыми петлями, сам себе улыбался Чен. «Что ж, придется. Иван Карлович, придется. А потом… пробежка, душ и спать! До дома даже не вспотею». И Арсений Тимофеевич вдруг, слегка даже подпрыгнув на одном месте, развернулся и стремительно припустил к проулку между домами, выводящему с Чистых прудов напрямик в Потаповский переулок. Он не оглядывался, но знал, что агент из службы наружного наблюдения, притащившийся, конечно, не за ним – Марейкисом, а за приехавшим из Харбина профессором Иваном Карловичем Штейнбергом – давним агентом российских, а затем советских спецслужб, сейчас заметался и не знает, что делать. Если бы он шел за Ченом с самого начала, ему бы стоило рискнуть и бежать напрямую к дому на Тургеневке, к читальне, но рисковать нельзя, да и не знал он этого! А оттого бежит рассерженный, обозленный агент вокруг пруда, вытирая на ходу слезы обиды своей глупой кепочкой, в тщетной попытке догнать Арсения Чена – Марейкиса, которого еще в школе Кёику никто и никогда догнать не мог!

Чен, ловко ввинтившись в узкую щель между двумя дровяными сараями, оказался на маленьком пустыре, выходившем широкой стороною к Потаповскому переулку. Здесь он на полминуты остановился, успев за это время снять свою замечательную серую толстовку, сорвать галстук и сорочку и остаться в модной ярко-желтой футболке. Коротким движением разведчик засунул одежду в портфель, откуда другой рукой уже ловко выудил щегольскую кепку с преогромным козырьком. Резким движением Чен рванул несколько раз что-то под коленями, и его прекрасные костюмные брюки превратились в серые гольф-штаны. «Молодцы американцы», – похвалил он про себя изобретателей замка-застежки «зиппер». Сбросил очки – туда же, в портфель, надвинул кепку на лоб и в одно мгновение превратился в молодого энтузиаста-спортсмена, каких в тот год в Москве были «неисчислимые тыщи». Став вдруг очень серьезным, Чен сунул руку в глубину замечательной емкости портфеля и достал оттуда плоскую металлическую коробочку вроде тех, что служат для хранения патефонных игл. Но вместо музыкальных принадлежностей в коробочке оказалась аккуратно свернутая бумажка с каким-то порошком внутри – обычно так в аптеках продают порошки от кашля, положил ее в карман гольф-брюк. Уже срываясь с места, Арсений зацепил карабинами ремень на портфеле, тот чудесным образом переместился на спину бегуна – и не зря. Чен бежал с такой скоростью, что даже участники только что прошедшего в Москве Второго чемпионата РСФСР по легкой атлетике, увидев его чудесный спурт, навсегда завязали бы со спортом, поняв, что они бесперспективны.