Ниндзя с Лубянки

Профессор же Штейнберг, пока его молодой коллега сам с собой соревновался в беге на средние дистанции, спускался, помахивая тросточкой, по Покровке к Старой площади, откуда планировал свернуть направо и через Лубянские ворота выйти к «Метрополю». Настроение у него было приподнятое. Он был рад тому, что выполнил все задачи, поставленные перед ним маршалом Чжаном, и очень хотел домой, в Харбин. Прожив долгие годы в столице Русского Китая, который эмигранты называли теперь «Русской Атлантидой», Иван Карлович с трудом привыкал к пребыванию в исконно российских городах даже до революции. Новая Москва, где он родился 67 лет назад, теперь его больше пугала и отталкивала, чем манила. Несмотря на это, он с воодушевлением продолжал свою службу в разведке, которая теперь хотя и приносила несколько меньше денег, чем при царском режиме, но все же давала ощущение некоторой стабильности. Время показало, что политические и военные интересы России в Манчжурии вечны, равно как вечны интересы самого Китая и Японии в этой точке земного шара. Смущала активность японцев – им совершенно не удавалось противопоставить интеллигентное молчание и «уход в тень». Настойчивые, кичащиеся своим этикетом и рыцарским благородством, самураи напрочь забывали о таких мелочах, как только дело касалось их интересов. Упрямые, наглые, не желающие слушать никаких резонов, они с легкостью переходили от пряника к кнуту и обратно, то уговаривая поделиться малой толикой секретов, то угрожая туманными, но явно опасными осложнениями и хранителю секретов, и его семье. Новые хозяева из Москвы тоже никак не могли понравиться агенту Позднему. Эти бесили профессора своей необразованностью, невоспитанностью и хамством. Жадность и продажность они прикрывали лозунгами о братстве, свободе и справедливости, а потому раздражали еще сильнее. Все-таки с китайцами Ивану Карловичу приходилось как-то легче: они хотя бы не разглагольствовали о всеобщем равенстве, а потому и последнюю ставку в своей многолетней игре с разными разведками Штейнберг решил сделать на них… Тут сбоку, из переулка на старого профессора со всей дури налетел какой-то парень в желтой футболке и коротких штанах. Лица его профессор не увидел – во-первых, потому, что парень даже оглядываться не стал, а помчался как оглашенный на трамвай, а во-вторых, из-за того, что на нем была большая кепка, закрывавшая пол-лица. Парень, впрочем, поддержал старика, отчего сам споткнулся и чуть не упал, успев в последний момент рукой оттолкнуться от пыльного тротуара, отчего в лицо профессору поднялась тучка пыли и песка. Упали только очки, но Штейнберг успел подхватить их у самой земли, что даже приподняло ему настроение: «Старик не старик, а еще могу что-то!» Только пыль на зубах противно заскрипела, и запершило в горле.

Только метров через десять Иван Карлович почувствовал, что ему стало трудно дышать и заколотилось бешено сердце. Машинально Штейнберг оглянулся на место, где произошло столкновение – не осталось ли чего там? – и приметил молодого человека невысокого роста с не совсем русской физиономией («Мариец или удмуртец», – успел подумать Поздний, привыкший молниеносно вычислять слежку на многонациональных улицах Харбина), с маленькими, совсем не рабочими, светло-желтыми руками, на треть высовывающимися из клоунского кургузого пиджачка. Походка у следившего была странная, необычная – при каждом шаге он сильно подавал таз вперед, а плечи, наоборот, оттягивал назад. «ГеПеУ… Как можно было такого приметного в наблюдение брать? Избаловались в Москве, посадили шпионов за ограды, а сами нюх потеряли», – раздраженно подумал профессор и отряхнул брючину.