Ночная смена

У меня есть теория, что литература втайне завидует кинематографу – как старший брат младшему. Я люблю представлять их в виде персонажей «Американских богов». В моей версии «Богов» – возьмись я написать фанфик по роману Геймана – литература и кино выглядели бы как два очень похожих персонажа, возможно, они и вовсе близнецы, разлученные три тысячи лет назад где-нибудь в Египте – в стране, где слово и образ были еще неразрывны. И вот потерянный брат Кинемаф в ХIХ веке возвращается в мир людей и полностью меняет культурный ландшафт. И, наблюдая за ним, старший литературный брат чувствует, как утрачивает власть, как массы постепенно отрекаются от него и присягают младшему. Главный конфликт близнецов заключался бы в том, что бог литературы постоянно обкрадывал бы бога кино, плагиатил его идеи, носил его одежду, всем кругом твердил бы, что все наоборот: я, мол, был раньше, и это не я краду у него, а он у меня!

Мой фанфик по Гейману исследовал бы семейные отношения двух богов: бога текста и бога образа, которые в ХХ веке, столкнувшись, породили постмодернизм.

И ведь правда: кино повлияло на литературу гораздо сильнее, чем литература на кино. Звучит как очень сомнительное утверждение, но я объясню. Строго говоря, кинематограф зародился без помощи литературы, на первых этапах развития он вообще не нуждался в текстах. Это была чистая технология: в конце XIX века фильмы снимали без сценариев – подвижные картинки на экране были такой диковиной, что даже 30-секундный фильм, где в кадре чихает друг режиссера, вызывал у зрителей священный трепет.

Примерно к 1905 году киношники заметили, что зрителя уже не удивишь прибытием поезда или чихающим другом режиссера[18]

, – чтобы и дальше развиваться и привлекать аудиторию, нужны истории, сюжеты. Все осложнялось тем, что кино было немое, никаких диалогов, сюжеты приходилось строить исключительно вокруг какого-нибудь действия – погони, драки или опасного трюка. Кинематограф в те времена считался развлечением для бедноты, вроде бродячего цирка, где вместо карликов и бородатых женщин показывают подвижные изображения на простынях. Первые режиссеры отнюдь не были художниками-мечтателями – обычные дельцы, которые вложились в дорогое оборудование и всеми силами пытались отбить деньги.

Первыми сценаристами в индустрии стали женщины. А знаете почему? Им можно было меньше платить. Или не платить совсем. Кино было настолько молодым медиумом, что авторское право просто не распространялось на сценарии. Обманутый мужчина-сценарист, узнав, что его пытаются кинуть на деньги, мог устроить драку или стрельбу. От женщин такого не ждали, поэтому и брали их сценаристками, аргументируя это тем, что они, мол, читают больше этих ваших диккенсов-шмиккенсов и лучше разбираются во всей этой драматургии-шмаматургии[19].

Кино в этом смысле удивительный медиум: все самые сильные его стороны – результат не столько технических возможностей, сколько ограничений – в основном финансовых. В отличие от, скажем, романа, который ограничен лишь одним фактором – талантом (и иногда еще здоровьем) автора, – фильм в основном состоит из рамок: от рамок кадра до бюджета, хронометража и количества людей в съемочной группе (не говоря уже о профессионализме этих людей)[20].

Но самое главное отличие кинематографа от литературы в том, что кино – это социальное действие, совместное проживание, разделенный опыт. Причем на всех этапах – и в производстве, и в потреблении.

Литература – дело тихое, интимное. Да, есть книжные клубы, где люди собираются и обсуждают прочитанное, но они делятся уже прожитым опытом; в кинозале же зрители испытывают эмоции одновременно – и это важно. Каждый из нас помнит ни на что не похожий опыт похода в кинотеатр, опыт синхронных эмоций, когда тот факт, что ты испытываешь радость или грусть вместе с десятками людей, усиливает радость и грусть в десятки раз.

Мой друг однажды побывал на ночном сеансе фильма «Комната» Томми Вайсо в Нью-Йорке и сравнил его с посещением церковной мессы: люди, пришедшие на сеанс, видели фильм уже сотни раз, знали каждую реплику и хором повторяли слова вместе с героями на экране – со стороны, наверное, это выглядело одновременно и весело, и жутко. У фанатов «Комнаты» есть свои, с годами отточенные ритуалы. Например, зрители бросают в экран пластиковые ложки, и к концу сеанса пол в зале и особенно под экраном буквально завален ими. Эта традиция появилась спонтанно. Первые фанаты фильма заметили, что в доме главного героя в рамках стоят фотографии с ложками – очередная странная и абсурдная деталь творческого метода Томми Вайсо, – и стали приносить ложки на сеанс и бросать их в экран всякий раз, когда замечали рамку[21]

. Ритуал совершенно бессмысленный, но опять же объединяющий и превращающий всех присутствующих на сеансе в соучастников.

Конечно же, литература не могла пройти мимо настолько сильного и влиятельного феномена, поэтому появление нового жанра – киноманского романа – было лишь делом времени.