Ночная смена

«Я приходил на оргию велосипедистов и на групповое изнасилование. Приходил смотреть на сон малоизвестного нью-йоркского поэта, длившийся шесть часов (хотя, поняв, в чем идея, ушел, высидев полчаса и оставив обкурившуюся братию досматривать фильм до конца). Я приходил на смешного тучного трансвестита, который ест щенячьи экскременты. Я приходил смотреть гнусность, отвратительно снятую на восьмимиллиметровую пленку одуревшими от кокаина некрофилами на пожарной лестнице и семнадцатилетними садомазохистами – в их подвале. Я приходил на показы, которые Шарки откровенно и любовно объявлял “вечерами собачьей блевотины и клоачного газа”. ‹…› Я смотрел, как рушатся все стандарты, как исчезают пределы допустимого, я заигрывал с самим духом капитуляции – главным ужасом моего времени, эпохи, когда люди измышляют собственное уничтожение. ‹…›…Я был уверен: с моей тягой к кинематографическим трущобам покончено. Так оно и было. Вот только я никак не мог предвидеть, что безвкусица готова выйти из трущоб и отправиться на поиски меня»[26].

Во всем этом пассаже иронично вот что: Джонни, даром что профессор, совершенно не желает признавать, что наблюдаемый им «крах культуры» – это на самом деле всего лишь повторение цикла, только теперь с приставкой «пост-». За сто лет культура сделала полный круг: в середине – конце ХIХ века, на заре модернизма, Бодлер, Рембо и Флобер считались еретиками от искусства, их обзывали порнографами и даже судили за оскорбление общественного вкуса. Затем модернизм завоевал мир, стал главной культурной парадигмой, и бывшие еретики стали классиками, а в середине ХХ века модернизм устарел и рассыпался под тяжестью собственного веса. И появились новые еретики – Уорхол, Берроуз и битники, и теперь их провозгласили порнографами, оскорбляющими общественный вкус. Началась очередная перезагрузка культуры, и важную, важнейшую, критическую роль в этой перезагрузке сыграло кино – визуальные образы на экране.

В отличие от Джонни, который всеми силами цепляется за устаревшие модернистские иерархии, другой персонаж «Киномании», Клэр, отлично понимает суть происходящих перемен:

«Эта страна – бесконечный киносеанс и даже не знает об этом. Дети вырастают на образах Джона Уэйна и Мерилин Монро… ‹…› Бог ты мой! Да Багс Банни имеет в Америке куда как большее культурное влияние, чем сто величайших книг. ‹…› Кино начало сдирать с жизни фальшивый блеск Социальной Лжи еще во времена цинизма нуара. Потом антигерои вроде тех, что играли Брандо, Дин и Ньюмен, принялись обливать всемирным презрением родительские ценности. Бормотание Брандо, сутулость Монтгомери Клифта, ухмылка Тони Перкинса – все они потрясли устои общества сильнее, чем тысячи политических манифестов».

Джозеф Макэлрой. «Смотровой картридж»

Двое друзей, Картрайт и Дэггер, сняли авангардный фильм «ни о чем» – такая нарезка случайных эпизодов: съемки фейерверков в Уэльсе, кто-то упаковывает вещи в чемодан, запись игры в софтбол в Гайд-парке и так далее. Вроде бы ничего особенного, но дальше разворачивается по-настоящему пинчоновский параноидный сюжет: Картрайт узнает, что картридж с фильмом уничтожен; кто именно это сделал – неясно, известно лишь, что эти таинственные люди теперь пытаются выяснить, успел ли кто-то из авторов сделать копию.

Рассказ ведется от первого лица, и тут Макэлрой проворачивает очень интересный прием: его герой Картрайт – ненадежный рассказчик, но штука в том, что сам он об этом не знает. Однажды он совершенно случайно узнает, что во время съемок фильма в кадр попали люди, которых не стоило снимать, и теперь они, эти люди, похоже, всюду преследуют его.

Примерно в этом месте меня осенило: черт, да это же буквально сюжет «Фотоувеличения» Антониони, снятого по рассказу Кортасара «Слюни дьявола», который, в свою очередь, вдохновлен фильмом Хичкока «Окно во двор», который, в свою очередь, снят по рассказу Корнелла Вулрича «Наверняка это было убийство». Там ведь такая же идея: фотограф в парке замечает двух людей и тайком начинает их снимать, затем к нему в студию приходит девушка, ведет себя странно и требует отдать ей пленки. Фотограф выпроваживает ее, садится проявлять пленки, и только тут до него доходит, что он заснял убийство.

В 1975 году ученые Даниель Симонс и Кристофер Шабри провели эксперимент: зрителям показывали запись с игрой двух баскетбольных команд и просили их подсчитать количество передач. В процессе игры из угла в угол по площадке ходил человек в костюме гориллы, но никто из зрителей его не заметил – все были слишком увлечены подсчетом передач.

Этим экспериментом психологи хотели доказать, что восприятие очень избирательно: существует зазор между тем, что мы видим, и тем, что мы помним о том, что увидели. Именно в этом зазоре работает Джозеф Макэлрой, в своем романе он обыгрывает идею слепоты невнимания.