Ночной дозор

Брат Бен пошуршал дорожным мешком,
кусок пожелтевшей газеты вынул
с «Песнью брильянта», забытым стишком,
потом поближе свечу подвинул
и вслух его прочел целиком:

«На перстах, грациозных и белых вельми,
Я красу всех иных самоцветов оспорю.
Неразумец, попробуй, мой блеск отними!
Равнодушный ко счастию, купно и горю,
Я премного ценим и взыскуем людьми.

За меня назначается высшая плата
И французским двором, и британской казной.
Полоню очеса много более злата,
Не губим ни морщинами, ни сединой,
Я сияю светло, безмятежно и свято.

Что же есмь я? Настолько ли блеск мой глубок
И поднесь, как сиял до рожденья Адама,
И сиянью вовеки ль не кончится срок?
На руинах веков расцветаю упрямо,
Я, из хаоса взросший прелестный цветок.

Все ветшает, все вянет в короткие лета,
Только мне чистота неземная дана.
Так прозрей же, взирая на знаменье это,
Ибо вечности внемлешь ты в мире одна,
О Душа, дароносица Божьего света!»

«Ты помнишь ли, Кун, господина Беме?
Он с Рейна прибыл пытать судьбу,
рылся в ракушечнике, в желтоземе
только что не в твоем горбу
и зажил, как в крепости, в собственном доме.

Пастухов дурачил, но дал промашку:
всей его банде и самому
нет бы купить у властей поблажку,
все только в свою да в свою суму,
вот и отправился в каталажку.

Известно, что если скупщик дурак,
или больно жаден, то он дождется:
бухнется трупом в глухой овраг,
булькнет из тинистого колодца,
будет засунут в бензиновый бак.

Полиция — против крайних мер;
всегда при „цветочнике“ есть наводчик,
приглядывает на нужный манер,
покуда начальство без проволочек
не спустит свору с места в карьер.

Как же придти я к тебе могу,
с рыбаками, с охранниками вместе,
кой-чего поднабравши на берегу,
как при всех мы будем, скажи по чести,
ты — караты считать, а я — деньгу?

Ты владыка алмазов, ты всесилен,
не один Бракфонтейн ты прижал пятой,
но твоим товаром и Ранд изобилен,
ты Базель цепью сковал золотой
и мастеров брюссельских гранилен.

Сквозь телескоп я гляжу в небосвод
с вершины гордой твоей цитадели,
веду разноцветным пичугам счет,
вижу, взлетают Божьи качели:
падение — взлет, падение — взлет.

Смеешься!.. Понятна тоска твоя:
даггой, устав от купли-продажи,
ты себя доводишь до забытья,
но тебе ли, остывшему к женщинам даже,
не знать многогранности бытия!

Уж ты-то знаешь, какого сорта
начинка лживых людских сердец!
Прежде хоть верили в Бога, в черта,
в право и правду, но — все, конец,
кончилась вера, как тряпкой стерта.

Все святое во мне догорело дотла,
я сам запятнан первостатейно,
чтоб душа моя спокойна была,
я должен жителям Бракфонтейна
дать хотя бы шанс отвратиться от зла.

Прошу как друга — и вот почему:
если камни ты купить соизволишь,
я постройку храма здесь предприму.
Не жертвуй, нет, но купи всего лишь,
я доверяю тебе одному».

В полночь оба пришли к холму,
Кун револьвер деловито вынул
и приятелю в грудь разрядил своему.
«Отче, зачем ты меня покинул…»
Кровь заструилась во тьму.