Ночной сторож

Эльнату захотелось прогнать неприятное ощущение, вызванное этой идеей. Он не хотел, чтобы она его волновала, но ее присутствие продолжало будоражить. Это казалось невероятным. Но наконец, когда он погрузился в беспамятство, слова все-таки сформировались. Предложения, написанные на меловой доске, постоянно стирались. Но одно предложение задержалось.

Поговори об этом с Верноном.

Эльнат вздрогнул, пробуждаясь. Обращение к епископу было четким правилом. И ни одно из существующих правил не предлагало: «Поговори со своим компаньоном». С другой стороны, никакое правило этого не запрещало. И все же сделанное Верноном носило столь личный характер, что к нему невозможно было отнестись однозначно. Какие слова использовал бы Эльнат, чтобы заговорить с Верноном на эту тему? Как это можно, говорить так прямо? Никто никогда не учил его, что беседовать с другим человеком о личных делах – грех, но это казалось ему грехом. Ощущения, которые он испытывал, были похожи на симптомы болезни, называемой душевным волнением. Ему и Вернону придется признать это унизительное состояние. Эльнату прежде доводилось давать показания, но теперь дело обстояло совсем иначе. Он никогда не разговаривал так ни в своей семейной, ни в церковной жизни, а тем более с немногочисленными друзьями. Он разговаривал с Господом в наглухо запертой комнате своей души, глубоко сокрытый свет которой был окружен крепостными стенами его сердца. Душа была местом, куда был закрыт доступ другим человеческим существам, в особенности имеющим облик Вернона.

Ночная птица

Она училась вместе с Баки с первого класса, и то, что он пригласил ее прокатиться, было так приятно. Лето. Окно на заднем сиденье опустилось. Пожалуйста, садись. Ну же. И эта улыбка. Он всегда был с ней милым, иногда даже милее, чем обычно, что могло бы вызвать тревогу. Но до того дня она не была подозрительным человеком. Трое парней сидели спереди, и только один Баки – сзади. Она села на заднее сиденье, и один из парней, Майрон Пелт, скользнул на заднее сиденье рядом с ней. Это было неприятно, и позже она пожалела, что не подняла шум прямо тогда. Как только они тронулись с места и сразу набрали немалую скорость, Баки сделал свой ход. Патрис оттолкнула его, и Баки снова набросился на нее. Майрон держал ее за руки. Она, изогнувшись, попыталась лягнуть обидчика. Руки Баки лезли ей под рубашку, его ногти впились в ее тело. Затем он попытался раздвинуть ее колени своими, одновременно возясь со штанами. Несвежее дыхание ударяло ей в нос. Слюни капали с его губ. «Это не очень весело», – сказала она. Все парни в машине засмеялись. Она застыла. Затем она повторила, на этот раз громче: «Это не очень весело для вас, ребята». Она почувствовала, что ее слова слегка привлекли их внимание. «Давайте пойдем к озеру. В кусты. Я знаю подходящее место. Тогда я покажу вам всем, что значит хорошо провести время». Откуда что взялось, она так и не узнала. Но это было все, что они запомнили. Майрон позволил ей сесть поудобней. Однажды, когда он ей подвернется, она убьет и его. Они поехали по ухабистой дороге к озеру. Она показала им, где остановиться, прямо у воды. Баки забрал ее туфли. «Так она не сможет убежать». Дурак. Она могла убежать. Черт побери, она могла бежать быстрей ветра. И она это сделала. Она нырнула в озеро. Они побежали за ней, но, может быть, им пришлось снять обувь, или, возможно, они не умели плавать, но она-то плавать умела, потому что именно так поддерживала летом чистоту тела. Ей нравилось плавать с Верой. Вот и сейчас, выбрасывая руки вперед, она поплыла изо всех сил, пока не оказалась вне досягаемости. Ее платье было легким. Она не стала его снимать. Ничто не сковывало ее движений. Парни на берегу казались ей крошечными, и все же она продолжала плыть. Когда она увидела лодку своего дяди, она свернула к ней.

В ту ночь она унесла лампу за висящее одеяло и рассмотрела свои царапины, синяки. На плече у нее даже остался след от укуса. В машине, а потом в лесу она ничего этого не чувствовала. Но она все еще ощущала, куда лезли его руки. Ее трясло, она зажмурилась и забралась под одеяло. На следующий день под кожей проявилось еще больше синяков. Она вспомнила выражение: «проникли под кожу». Она показала эти отметины матери и рассказала Жаанат обо всем, что случилось. А кроме того, они забрали ее единственную пару туфель. Мать два раза резко выдохнула. Затем положила ладонь на руку дочери. Ни одна из них не произнесла ни слова. Они чувствовали одно и то же, и обе это знали. Позже, когда Патрис услышала о перекошенном рте Баки, она посмотрела на лицо матери, безмятежное и суровое, в поисках подсказки. Но Патрис и сама знала, что произошло. Ее ненависть была такой сильной, что вырвалась из нее, как ночная птица. Она подлетела прямо к Баки и вонзила клюв ему в лицо.

Служба по делам индейцев

– Какие у тебя сигареты?

– «Лаки страйк».

– О, хорошо. То есть, черт возьми.