Ночные крылья. Человек в лабиринте

– Извиняюсь. Извини, но почему мы выманиваем его оттуда хитростью? Почему нельзя ему попросту сказать, что человечество нуждается в нем?

– Ты думаешь, это будет более нравственно, чем выманивать хитростью?

– Это как-то чище. Ненавижу все эти грязные заговоры и интриги. Я бы лучше помог провести стремительную операцию и вытащить его отсюда силой, чем проходить через то, что вы задумали. Я готов помочь вытащить его силой. У нас хватит людей, чтобы сделать это.

– Не сможем, – заявил Бордман. – Мы не сможем взять его силой, в том-то, собственно, и вся соль. Слишком уж это опасно. Он может покончить с собой, если мы попытаемся его похитить.

– У нас есть парализующее ружье, – подсказал Раулинс. – Я даже сам могу в него выстрелить. Нужно только подобраться к нему поближе, а потом, когда он уснет, вынести из лабиринта. Когда же он проснется, мы объясним ему…

Бордман покачал головой:

– Нет. У него было девять лет на изучение этого лабиринта. Мы не знаем, каким штучкам он научился здесь и какие ловушки расставил для нас. Пока он там, я не рискну предпринять какие-либо недружественные действия против него. Этот человек слишком ценен. Насколько нам известно, Мюллер мог запрограммировать взрыв всего этого города-лабиринта, если кто-нибудь наведет на него оружие. Он должен выйти отсюда добровольно, Нед, и это означает, что нам следует выманить его ложью и обещаниями. Я знаю, что это дурно пахнет. Вся Вселенная иногда дурно пахнет. Разве ты всего этого до сих пор не понял?

– А оно не должно дурно пахнуть! – сказал Раулинс резко, повышая голос. – Вот тот урок, который вы усвоили за все эти годы? Вселенная не пахнет дурно. Дурно пахнет человек! Делает он это по собственному желанию и потому чаще пахнет дурно, чем сладко! Мы не должны лгать. Мы не должны обманывать. Мы должны выбирать честь и порядочность… – Раулинс резко остановился. Затем продолжил другим тоном: – Я для вас чертовски недозревший, так, Чарльз?

– Тебе позволительно совершать ошибки, – ответил Бордман. – Ты для этого достаточно молод.

– Вы действительно верите, что есть какое-то космическое зло во всех проявлениях Вселенной?

Бордман сложил кончики пальцев своих коротких тяжелых рук.

Вселенная – это большая бездушная машина, отдельные небольшие части машины часто изнашиваются, перегруженные работой, но Вселенная не заботится об этом ни секунды, потому что легко сможет заменить их. В использовании отдельных частей нет ничего безнравственного. Но нужно признаться, что с их точки зрения это дело не совсем чистое. Так уж получилось, что две маленькие части Вселенной столкнулись, когда мы высадили Дика Мюллера на планету гидрян. Мы не могли не послать его туда, потому что одна из основ нашего характера – любопытство, а они сделали так, что Дик Мюллер улетел с беты Гидры IV уже не таким, каким был. Его затянула и перемолола машина Вселенной. Теперь наступает новое столкновение частей Вселенной, тоже неизбежное, и нам требуется пропустить Мюллера через эту машину во второй раз. Вероятно, он снова будет изуродован – это дурно пахнет, – и чтобы подтолкнуть его в такое положение, в котором это может произойти, нам нужно немного испачкать наши души – это тоже дурно пахнет, – однако у нас нет выбора. Если мы отступимся и не получим Мюллера, может случиться, что этим мы запустим в ход какие-то новые части машины, которые уничтожат все человечество, а это будет пахнуть еще более дурно. Я прошу тебя сделать кое-что непорядочное, но с благородной целью. Ты не хочешь этого делать, и я понимаю, что ты чувствуешь, но пытаюсь убедить тебя, что твои личные моральные принципы необязательно являются главным и наиболее важным обстоятельством. В военное время солдат стреляет, потому что Вселенная навязывает ему эту ситуацию. Это может быть несправедливой войной, и, возможно, его брат на том корабле, в который он стреляет, но тем не менее она реальна, и каждый должен сыграть свою роль.

– Но где же тогда место для свободы воли в вашей механизированной Вселенной, Чарльз?

– Для нее нет места. Поэтому я и говорю, что Вселенная дурно пахнет.

– И у нас нет никакой свободы?

– У нас достаточно свободы, чтобы повертеться на крючке.

– И вы всегда так воспринимали это?

– Почти всю жизнь.

– Даже когда были в моем возрасте?

– Даже раньше.

Раулинс отвел взгляд.

– Наверное, вы полностью заблуждаетесь, – сказал он, – но не буду зря тратить силы, пытаясь вам это объяснить. Мне не хватает слов, доказательств, аргументов. Впрочем, даже если и хватит, вы не станете меня слушать.

– Боюсь, я стану тебя слушать, Нед. Но мы подискутируем как-нибудь в другой раз. Скажем, лет через двадцать. Договорились?

Раулинс попытался улыбнуться:

– Конечно. Если я не покончу жизнь самоубийством от тяжести вины за содеянное.

– Не покончишь.

– Но как мне жить в гармонии с самим собой, если я заставлю Мюллера покинуть свою раковину?

– Сам увидишь. Ты решишь в конце концов, что поступил правильно. Или что выбрал меньшее зло. Можешь мне поверить, Нед, в эту минуту тебе кажется, что твоя душа будет проклята раз и навсегда. Но ты не прав.