Ночные крылья. Человек в лабиринте

– Пока не знаем. Полагаю, несколько недель. Мы даже толком еще не начали исследовать лабиринт. И к тому же надо изучить большую территорию снаружи. Мы хотим основываться на данных, полученных более ранними археологами, и…

– И ты пробудешь здесь какое-то время. Твои коллеги тоже собираются навестить центр лабиринта?

Раулинс облизнул губы.

– Они послали меня вперед, чтобы я установил с вами деловые отношения. Конкретного плана у нас пока нет. Многое зависит от вас. Мы не хотим навязываться вам. Так что если вы не хотите, чтобы мы тут работали…

– Не хочу, – быстро сказал Мюллер. – Передай это своим коллегам. Лет через пятьдесят-шестьдесят, когда меня уже не будет в живых, пусть копаются. Но пока я здесь – не хочу, чтобы они меня беспокоили. Пусть работают во внешних четырех-пяти зонах. Но если кто-то из них войдет в зоны A, B или C, я убью его. Я вполне способен это сделать, Нед.

– А что насчет меня… я могу приходить?

– Время от времени. Не могу предсказать свое настроение. Если тебе захочется поболтать со мной, приходи, попробуй, но если я при этом скажу: «Нед, убирайся к дьяволу!» – немедленно уходи. Ясно?

Раулинс радостно улыбнулся:

– Ясно!

Он встал с мостовой. Мюллер, не желая, чтобы кто-то стоял над ним, тоже поднялся. Раулинс сделал несколько шагов к нему.

– Куда это ты собрался?

– Ненавижу разговаривать издалека, кричать друг другу. Могу я подойти к тебе немного поближе?

Заподозрив неладное, Мюллер спросил:

– Ты не какой-нибудь там мазохист?

– Извини, нет.

– Ну, а я не имею склонности к садизму. И предпочитаю, чтобы ты не приближался.

– Это вовсе не так уж и неприятно, Дик.

– Ты лжешь. Ты не переносишь этого воздействия так же, как и все остальные. Я словно прокаженный, и, если тебе это нравится, приятель, мне тебя жаль, но не подходи ближе. Мне неприятно видеть, как другие страдают из-за меня.

Раулинс остановился:

– Как скажешь. Послушайте, Дик, я не хочу причинить вам неудобства. Просто пытаюсь быть дружелюбным и готов помочь, чем смогу. Если вы от моих действий чувствуете себя как-то неловко, скажите, и я постараюсь действовать по-другому. Мне совершенно незачем осложнять вам тут жизнь.

– Звучит весьма запутанно, парень. Чего ты, собственно, хочешь от меня?

– Ничего.

– Так почему бы тебе не оставить меня в покое?

– Вы человек, и вы уже давно здесь в одиночестве. Мой естественный порыв – предложить вам дружеское общение. Или это звучит слишком глупо?

Мюллер пожал плечами.

– Я плохо гожусь для общения, – сказал он. – Возможно, лучше, если ты со своими естественными христианскими порывами пойдешь куда подальше. Ты ничем не сможешь помочь мне, Нед. Только разбередишь рану, напоминая о том, что мне больше недоступно. – Мюллер, напрягшись, смотрел мимо Раулинса на скачущие по стенам тени животных. Он уже проголодался, и сейчас как раз было время охоты за ужином. Он грубо закончил: – Парень, похоже, мое терпение подходит к концу. Тебе пора убираться.

– Хорошо. Но я могу вернуться завтра?

– Возможно. Возможно.

Парень простодушно улыбнулся:

– Спасибо, что позволили мне поговорить с вами, Дик. Я вернусь.

4

В неспокойном свете лун Раулинс выбрался из зоны A. Голос мозга корабля вел его назад тем же самым путем, а порой, в самых безопасных местах, в этот канал вторгался голос Бордмана.

– Хорошо начал, – говорил Бордман. – Это большой плюс, что он вообще тебя терпит. Как себя чувствуешь?

– Паршиво, Чарльз.

– Потому что был к нему близко?

– Потому что поступаю как свинья.

– Не стоит об этом, Нед. Если мне придется читать тебе нотации всякий раз, когда ты туда отправляешься…

– Свое задание я выполню, – сказал Раулинс. – Но это не значит, что мне оно нравится.

Он осторожно перешагнул через подпружиненный каменный блок, который скинет его в пропасть, если неправильно перенести свой вес. Какой-то некрупный, невероятно зубастый зверек фыркнул в этот момент, словно смеялся над ним. Сразу за этим каменным блоком он ткнул стену в нужном месте, и открылся проход в зону B. Глянув наверх, на притолоку прохода, он заметил углубление, в котором, несомненно, было что-то для визуального наблюдения, и улыбнулся в его сторону на случай, если Мюллер следит за его уходом.

Теперь он понимал, почему Мюллер решил изолироваться от мира. В подобных обстоятельствах он сам мог бы поступить точно так же. Мюллер из-за гидрян получил духовное увечье, причем в эпоху, когда любое увечье воспринимается как достойный сожаления пережиток прошлого. Отсутствие конечностей, глаза или носа считалось эстетическим преступлением, но эти недостатки несложно исправить, хотя бы из беспокойства о ближних. Демонстрировать свои недостатки обществу безусловно антисоциальный поступок.

Однако никакой пластический хирург не сможет исправить уродство Мюллера. Такому оставалось лишь изолироваться от общества. Кто-нибудь послабее избрал бы смерть; Мюллер предпочел изгнание.