Ночные крылья. Человек в лабиринте

– Всю свою жизнь, – медленно произнес Мюллер, – я посвятил служению на благо Ричарда Мюллера. – Он повернулся к Раулинсу. Их разделяло метров шесть-семь. Его воздействие казалось почти таким же сильным, как если бы они стояли лицом к лицу. – О человечестве я заботился гораздо меньше, чем ты думаешь, парень, – продолжил он. – Я видел звезды и хотел владеть ими. Я стремился достичь состояния божества. Одного мира мне казалось мало. Я жаждал обладать всеми мирами. Поэтому я выбрал себе карьеру, сделавшую звезды доступными для меня. Я тысячу раз был перед лицом смерти. Я оказывался в фантастических перепадах температуры. Я потерял легкие от дыхания экзотическими газами, так что пришлось отрастить их заново. Я ел мерзости, один рассказ о которых вызывает тошноту. А детишки, такие, как ты, обожали меня и писали рефераты о моей самоотверженности в труде на благо человечества, о моих неустанных поисках знаний. Позволь же сказать об этом прямо. Во мне не больше самоотверженности, чем в Колумбе, Магеллане или Марко Поло. Они были великими путешественниками, конечно же, но искали они при этом жирную прибыль. Прибыль же, которой добивался я, – все вокруг. Я хотел сделаться стокилометрового роста. Хотел, чтобы памятники мне из золота были установлены на тысячах планет. Знаешь, как в стихах: «Слава – вот наши шпоры… последняя слабость утонченного ума». Мильтон. Ты знаешь о древних греках? Когда человек забирается слишком высоко, боги сбрасывают его вниз. Это называется высокомерие. Я познакомился с этим фатальным образом. Когда я сквозь облака спускался к гидрянам, я ощущал себя богом. Господи, да я и был богом. Улетая оттуда, я снова поднялся в те же облака. Для гидрян я бог, это уже точно. Я думал тогда: я останусь в их мифах, они будут рассказывать обо мне легенды. Искалеченный бог. Бог-мученик. Существо, спустившееся к ним и доставлявшее им столько неловкости, что пришлось его исправить… Но…

– Та клетка…

– Позволь мне закончить! – рявкнул Мюллер. – Видишь ли, правда в том, в действительности я был не богом, а всего лишь паршивым смертным существом, одержимым иллюзией божественности, и настоящие боги позаботились, чтобы я выучил этот урок. Это они сочли необходимым напомнить мне, что под пластиковым комбинезоном скрывается волосатый скот. Что внутри этого черепа всего лишь звериный мозг. Поэтому и устроили так, да, гидряне как-то хитроумно воздействовали на мой мозг – один из их фирменных приемов, полагаю. Уж не знаю, разозлились ли гидряне и просто постарались избавить меня от врожденного, по их мнению, порока, то есть неумения проявлять чувства. Чужаки. Именно так мы их воспринимаем. И они сделали это небольшое исправление. А потом я вернулся на Землю. Герой и прокаженный в одном лице. Приблизься ко мне, и тебя стошнит. Почему? Да потому, что то, что бьет из меня, напоминает каждому, что он тоже животное. И в результате мы лишь несемся сломя голову по нашему порочному кругу. Любой начинает ненавидеть меня, поскольку, побыв рядом, многое узнает о своей собственной душе. А я ненавижу всех, поскольку знаю, почему они должны сторониться меня. Видишь ли, я разносчик заразы, и имя этой заразы – правда. Послание, которое я несу, заключается в том, что залогом человеческого счастья служит плотность черепной коробки. Потому что, если бы люди обладали хоть зачатками телепатии, хотя бы той невербальной способностью, которой я обладаю, они попросту не смогли бы находиться в обществе друг друга. Существование человеческого общества сделалось бы невозможным. А гидряне способны проникать в сознание друг друга, и это, судя по всему, доставляет им удовольствие. Но мы на это не способны. Вот почему я утверждаю, что человек – самый презренный зверь во Вселенной. Он не способен переносить даже своих ближних, если их души открыты друг другу!

– Та клетка вроде бы открывается, – сказал Раулинс.

– Что? Это надо увидеть.

Мюллер опрометью кинулся туда. Раулинс не успел быстро убраться с его пути и испытал мгновенный удар его воздействия. На этот раз оказалось не так болезненно. Перед ним встали образы осени: засыхающие листья, вянущие цветы, пыль от порывов ветра, ранние сумерки. Скорее сожаление, чем тоска от кратковременности жизни и неизбежности омертвления. Тем временем Мюллер, забыв обо всем, разглядывал алебастровые прутья клетки.

– Ушли еще на несколько сантиметров. Почему ты не сказал мне сразу?

– Я пытался сказать это раньше. Но вы меня не слушали.

– О да. Эти мои чертовы монологи! – Мюллер усмехнулся. – Нед, я ждал много лет, чтобы увидеть это. Эта клетка действительно открывается. Смотри, как плавно ускользают прутья в мостовую. Это очень странно, Нед. Прежде клетки ни разу не открывались дважды в год, а тут второй раз за одну неделю…

– Может быть, вы просто не замечали этого, – предположил Раулинс. – Может быть, такое происходило, пока вы спали…

– Сомневаюсь в этом. Но вот – наконец!

– Как вы думаете, почему они открываются именно сейчас?