Ночные крылья. Человек в лабиринте

– Благодарю, но как раз так я об этом и узнал. И позволь заметить, что я пока жив. Сперва я попробовал самые необычные из наркотиков, потом начал пить, затем принялся отыскивать разнообразнейшие опасности. Но все же так и остался жив. Затем в течение одного месяца лечился по очереди в четырех психиатрических клиниках, и мне пришлось носить свинцовый шлем с мягкой прокладкой, чтобы задерживать излучение мысли. Но это оказалось примерно то же самое, что пытаться ловить ведром нейтроны. Я вызвал панику в лицензированном публичном доме на Венере. Все девицы выскочили на улицу голышом, едва почувствовали меня. – Мюллер сплюнул. – Знаешь, я всегда спокойно относился и к наличию компании, и к ее отсутствию. Находясь среди людей, я бывал добродушным, сердечным, проявлял дружеские чувства. Не таким милым паинькой, как ты, чрезмерно тактичным и вежливым… но находил общий язык с людьми, болтал с ними, развлекался. В общем, вполне ладил. А затем отправлялся в путешествие года на полтора, никого не видел, ни с кем не разговаривал, и это тоже было хорошо. Лишь тогда, когда я навсегда отрезал себя от человечества, я понял, что все-таки нуждался в нем. Но теперь с этим покончено. Я подавил в себе эту тягу, парень. И смогу провести в одиночестве хоть сто лет, не тоскуя по живой душе. Я настроился видеть человечество таким же, каким оно видит меня, – отвратительное, мерзкое, вызывающее неприязнь изувеченное создание, которого лучше посторониться. К черту всех вас! Я никому из вас ничего не должен, в том числе и любить вас. У меня нет никаких обязанностей перед вами. Я могу оставить тебя здесь, чтобы ты сгнил в этой клетке, Нед, и ни разу не испытаю укоров совести по этому поводу. Смогу приходить сюда дважды в день и улыбаться твоему черепу. Вовсе не потому, что я ненавижу тебя лично или же всю галактику, полную тебе подобных. Просто-напросто я тебя презираю. Ты для меня – ничто. Меньше, чем ничто. Горстка грязи. Вот теперь я знаю тебя, а ты знаешь меня.

– Вы говорите так, будто принадлежите к другой расе, – удивленно заметил Раулинс.

– Нет, я принадлежу к человеческой расе. Я даже в большей степени человек, чем вы все, потому что я единственный, кто не может скрыть свою принадлежность к людям. Ты чувствуешь? Ощущаешь эту гадость? То, что исходит от меня, оно есть и в тебе. Слетай к гидрянам, они помогут тебе не скрывать это в себе, и тогда от тебя люди начнут разбегаться так же, как это было со мной. Я свидетельствую от имени всего человечества. Я говорю правду. Я тот мозг, что оказался не скрытым под костями и кожей, парень. Я скрываемые внутренности. Я те отходы существования, которых мы предпочитаем не признавать, и прочие звериные атрибуты – похоть, жадность, ненависть, зависть. Я тот, кто ощущал себя богом. Был высокомерным. Мне дали понять, кто я на самом деле.

– Почему, – спокойно спросил Раулинс, – вы решили прилететь на Лемнос?

– Эту идею подсказал мне некто Чарльз Бордман. – Раулинс вздрогнул от неожиданности, когда прозвучало это имя. – Знаешь его? – спросил Мюллер.

– Ну да. Конечно. Он… он крупная фигура в правительстве.

– Про него можно и так сказать. Именно Чарльз Бордман отправил меня на бету Гидры IV. О, он вовсе не обманывал меня, ему не пришлось прибегать ни к какому из своих скользких способов. Он прекрасно знал, что я собой представляю. И просто-напросто сыграл на моем честолюбии. Есть планета с чужаками, сказал он мне, и мы хотим, чтобы там появился человек. Возможно, это самоубийственная миссия, но это будет первый контакт человечества с иным разумным видом, и не возьмешься ли ты за это? Разумеется, я взялся. Он знал, что я не смогу отказаться от такого предложения. А потом, когда я вернулся в этом своем состоянии, он старался избегать меня – то ли из-за того, что не мог вынести моего воздействия, то ли из-за чувства вины. Наконец я подловил его и сказал: «Посмотри на меня, Чарльз, вот каким я стал. Посоветуй, куда мне отправиться и чем заняться». Я подошел к нему почти вплотную. Как мы сейчас. И лицо его изменило цвет, ему пришлось принять таблетки. Я видел тошноту в его глазах. И тогда он напомнил мне о лабиринте Лемноса.

– Зачем?

– Он предложил его в качестве места, где я могу укрыться. Не знаю, был ли он при этом добр или жесток. Возможно, он предполагал, что лабиринт убьет меня по дороге – и это будет вполне достойная для меня смерть. В любом случае лучшая, чем глотнуть плотерастворитель и стечь в канализацию. Но я, разумеется, сказал ему, что даже и не подумаю лететь на Лемнос. Я хотел замести следы за собой. Я разыграл гнев, накричал, что последнее, на что я когда-либо решусь, это прилететь сюда. Потом провел месяц, шатаясь по притонам Подземного Нового Орлеана, а когда вынырнул снова на поверхность, то взял корабль и прилетел сюда. При этом применил максимум отвлекающих штучек, чтобы никто не сообразил, куда именно я отправился. Бордман был прав. Это оказалось самое подходящее место.

– Но как, – спросил Раулинс, – вам удалось добраться до центра лабиринта?

– Мне просто не повезло.

– Не повезло?