Ночные крылья. Человек в лабиринте

– Разбежались, – сказал Мюллер. – Только пятки засверкали.

– Вы не давали им времени.

– Я дал им достаточно времени.

– Это не так, – настаивал Раулинс. Он не мог больше сдерживаться и вскочил со скамьи. – А теперь я скажу вам кое-что такое, что и вправду покажется неприятным, Дик. Мне очень жаль, но я должен. Все, что вы сейчас говорите, это бредни на манер тех, каких я наслушался в университете. Цинизм второкурсника. Этот мир достоин лишь презрения, говорите вы. Мерзкий, мерзкий, мерзкий. Вы видели, каковы люди в действительности, и не желаете иметь с ними дело. Все говорит так, когда им восемнадцать. Но это проходит. Мы справляемся с этой сумятицей и видим, что Вселенная вполне приличное место, что люди стараются стать лучше, что мы несовершенны, но не отвратительны.

– Восемнадцатилетние не имеют права на такие воззрения. У меня такое право есть. Я пришел к этой своей ненависти трудной и долгой дорогой.

– Но зачем тогда цепляться за юношеские убеждения? Вы ведете себя так, словно наслаждаетесь собственным несчастьем. Бросьте. Кончайте с этим. Возвращайтесь с нами на Землю и забудьте о прошлом. Или хотя бы простите.

– Не забуду. И не прощу.

Мюллер нахмурился. Его внезапно пробрало, и он вздрогнул. «А если это правда? Если способ исцеления существует? Покинуть Лемнос? – Он оказался несколько смущен. – Парнишка ведь прав насчет цинизма второкурсника. Это действительно так. Неужели я такой мизантроп? Скорее это поза. Но он сам меня к этому вынудил. Ради полемики. И теперь я в плену собственного упрямства. Но ведь не существует никакого исцеления. Парня видно насквозь, он лжет, хотя я не понимаю, почему. Хочет заманить меня в ловушку, чтобы я оказался на борту их корабля. А если он не лжет? Почему бы мне и не вернуться? – Мюллер с трудом отыскал ответ. Его удерживает страх. – Снова увидеть эти миллиарды людей… Броситься в круговерть жизни… Девять лет я провел на необитаемом острове и теперь боюсь возвращения. – Он погрузился в пучину отчаяния, осознав суровую правду. – Человек, возжелавший стать богом, оказался жалким неврастеником, цепляющимся за свою изоляцию, презрительно отвергающим помощь. Это грустно, – подумал Мюллер. – Очень грустно».

– Я чувствую, – сказал Раулинс, – как запах ваших мыслей меняется.

– Чувствуешь?

– Ничего конкретного. Но вы были таким озлобленным и самоуверенным. А сейчас я улавливаю что-то вроде… тоски.

– Никто никогда не говорил мне, что способен различать оттенки воздействия, – изумился Мюллер. – Никто не замечал такого. Мне лишь говорили, что находиться в моем обществе мучительно. Невыносимо.

– Так отчего же тогда ваша тоска? Если она действительно есть. От мыслей о Земле?

– Возможно. – Мюллер спешно закрыл брешь, появившуюся в его броне. Сжал зубы. Встал и неторопливо подошел к Раулинсу, наблюдая, как тот пытается скрыть свои неприятные ощущения. – Думаю, тебе уже пора вернуться к своей археологии, Нед. Твои коллеги будут снова недовольны тобой.

– У меня есть еще немного времени.

– Нет, это не так. Иди.

3

Вопреки однозначному приказу Чарльза Бордмана Раулинс настоял на том, чтобы вернуться вечером в лагерь в зоне F под тем предлогом, что должен доставить новый флакон с напитком, который ему наконец удалось выпросить у Мюллера. Бордман хотел, чтобы флакон принес кто-нибудь другой, чтобы Раулинс меньше рисковал угодить в ловушки зоны F. Раулинсу же, однако, требовался непосредственный контакт. Он чувствовал себя крайне потрясенным. Его решимость очень сильно ослабла.

Бордмана он застал за ужином. Перед стариком стоял столик из полированного темного дерева, отделанный светлым деревом. В прекрасных керамических мисках лежали овощи в сахаре, зелень в коньячном соусе, мясная вытяжка, пикантные приправы. Рядом с его мясистой рукой возвышался графин с вином темно-сливового цвета. В углублениях продолговатой пластины из черного стекла лежали разные загадочные таблетки. Время от времени Бордман клал одну из них в рот. Раулинс довольно долго стоял у входа в эту часть павильона, прежде чем Бордман обратил на него внимание.

– Я же сказал тебе не приходить сюда, Нед, – произнес он наконец.

– Мюллер шлет вам вот это. – Раулинс поставил флакон рядом с графином вина.

– Чтобы поговорить со мной, вовсе не требуется приходить ко мне в гости.

– С меня довольно разговоров на расстоянии. Мне требовалось увидеться с вами. – Поскольку Бордман не прервал трапезу, Раулинсу пришлось остаться стоять у входа. – Чарльз, мне кажется, что я больше не могу перед ним притворяться.

– Сегодня ты делал все просто прекрасно, – заметил Бордман, потягивая вино. – Весьма убедительно.

– Да, я учусь лгать. Но что толку? Вы же его слышали. Он испытывает отвращение к человечеству. И в любом случае не согласится сотрудничать с нами, когда мы вытащим его из лабиринта.

– Он не искренен. Ты сам это заметил, Нед. Примитивный цинизм второкурсника. Этот человек любит людей. Именно потому ему так горестно – его любовь стала кислой на вкус. Но при этом она не переходит в ненависть. Вовсе нет.

– Вас там не было, Чарльз. Вы с ним не разговаривали.