Ночные крылья. Человек в лабиринте

– Ты слушал меня невнимательно, Томис. Я сказал: обновление необратимо.

– Необратимо?

– Она погружена в детские грезы. С каждым днем она становится все моложе. Ее внутренние часы бесконтрольно вращаются. Ее тело сжимается, извилины ее мозга разглаживаются. Совсем скоро она впадет в младенчество. И никогда больше не проснется.

– И в самом конце… – Я отвел взгляд. – Что тогда? Сперма и яйцеклетка, отделяющиеся в резервуаре?..

– Ретрогрессия не зайдет так далеко. Она умрет в младенчестве. Многие умерли таким образом.

– Она говорила о рисках обновления, – сказал я.

– И все же настояла на том, чтобы мы ее приняли. Ее душа была темна, Томис. Она жила исключительно ради себя. Она пришла в Джорслем, чтобы очиститься, и теперь она очищена и пребывает в мире с Волей. Ты любил ее?

– Никогда. Ни на мгновение.

– Тогда что ты потерял?

– Часть моего прошлого, наверное. – Я снова припал к окуляру и увидел Олмейн – невинную, девственную, бесполую, очищенную. Пребывающую в мире с Волей.

Я всмотрелся в ее новое и одновременно до боли знакомое лицо и попробовал угадать, о чем она грезит. Знала ли она, что ее ждет, когда беспомощно провалилась в детство? Кричала ли от боли и отчаяния, почувствовав, что ее жизнь ускользает? Была ли последняя вспышка сознания той прежней, властной Олмейн, прежде чем она погрузилась в эту нежеланную чистоту? Ребенок в резервуаре улыбался. Гибкое тельце на миг вытянулось, а затем вновь сжалось в плотный комок. Олмейн была в мире с Волей. Внезапно, как будто Тальмит распылил в воздухе еще одно зеркало, я посмотрел на себя самого и, увидев свое преображение, понял: мне подарили другую жизнь с условием, что я сделаю из нее нечто большее, нежели со своей первой. В этот миг на меня снизошло смирение, и я пообещал служить Воле. Мною владела радость, она накатывалась на меня могучими волнами, похожими на приливные волны Земного океана. Я попрощался с Олмейн и попросил Тальмита увести меня в другое место.

10

Авлуэла пришла ко мне в мою комнату в доме обновления, и мы с ней, встретившись, оробели. Ее куртка оставляла ее сложенные крылья голыми. Те, казалось, не слушались ее – нервно трепетали, приоткрывались, их тончайшие кончики подергивались в еле заметных судорогах. Ее глаза были большими и серьезными, лицо – более заостренным, со впалыми щеками. Мы долго молча смотрели друг на друга. Моя кожа сделалась горячей, зрение затуманилось. Я ощущал бурление внутренних сил, каких не знал долгие десятилетия, и я одновременно страшился и приветствовал их.

– Томис? – сказала она наконец, и я кивнул.

Она потрогала мои плечи, мои руки, мои губы. Я в свою очередь коснулся кончиками пальцев ее запястий, ее бедер, а затем, нерешительно, едва выпуклых холмиков ее грудей. Словно двое незрячих, мы узнавали друг друга на ощупь. Мы были незнакомцами. Тот немощный старый Наблюдатель, которого она знала и, возможно, любила, исчез, был изгнан на следующие пятьдесят или более лет, и на его месте стоял некто загадочным образом преображенный, неизвестный, незнаемый. Старый Наблюдатель был для нее своего рода отцом. Кем же должен быть молодой Томис без гильдии? И кто теперь она для меня, если она больше не дочь? Я не знал самого себя. В моей гладкой, упругой коже я ощущал себя чужаком. Текущие во мне соки одновременно ошеломляли меня и приводили в восторг, все эти пульсации и набухшие кровью органы, о которых я почти забыл.

– Твои глаза все такие же, – сказала она. – Я бы всегда узнала тебя по глазам.

– Что ты делала в течение этих месяцев, Авлуэла?

– Я каждую ночь летала. Я полетела в Агюпт и в далекие земли Африка. Потом я вернулась и полетела в Станбул. Как только стемнеет, я тотчас взмываю ввысь. Знаешь ли ты, Томис, что я чувствую себя по-настоящему живой только там, в вышине?

– Ты из Воздухоплавателей. Твоей гильдии свойственно такое чувство.

– Однажды мы полетим вместе, Томис.

Я рассмеялся над ее словами:

– Старые хирургии закрыты, Авлуэла. Здесь тоже творят чудеса, но они не могут превратить меня в Воздухоплавателя. Надо родиться с крыльями.

– Можно летать и без крыльев.

– Знаю. Захватчики поднимают себя без их помощи. Я видел тебя однажды вскоре после падения Роума – ты и Гормон вместе летели по небу… – Я покачал головой. – Но ведь я не захватчик.

– Ты полетишь со мной, Томис. Мы взмоем ввысь, и не только ночью, хотя мои крылья всего лишь ночные. В ярком солнечном свете мы будем парить вместе.

Ее фантазия грела мне душу. Я заключил ее в объятия. Она была такой прохладной и хрупкой, а мое собственное тело пульсировало новым жаром. Несколько минут мы молчали, больше не говоря о полетах, хотя я не стал брать того, что она предлагала мне в тот момент, и был рад просто ласкать ее тело. Никто не просыпается одним рывком.