— Поэтому я и помалкиваю, — согласно кивнул нормандец, крепко обнимая Вию. — Делаю вид, что верю, но в душе смеюсь. Мне жаль запуганный народ, и всегда чешутся руки намять бока фанатикам в монашеских и епископских рясах. Людовик мечтает судить Адальберона, и я приветствую это. Прикажет казнить — обойдёмся без палача. Я сам откручу этому святоше голову и брошу её собакам.
— Можер! Да ведь он архиепископ! — округлила глаза Вия.
— Наплевать мне на это. Голова у попа отрывается так же хорошо, как и у мельника.
— Но суд может и не состояться! Не к добру сел тот ворон на пень и каркнул три раза. А тут ещё заноза в пальце у короля... А на руке у него... я видела на ней знак смерти!
— Как ты можешь это видеть? И какой он?
— В виде креста. И линии все обрываются на нём. Я смотрела и чувствовала это! Будто сама смерть дохнула на меня тогда. Я взглянула в лицо короля и увидела...
— Что же ты увидела?
— Мертвеца!
Можер бросил на Вию сердитый взгляд и проворчал:
— Самая подходящая тема для разговора на ложе любви.
— Но что поделаешь, если мне дано видеть то, чего не видят другие? И ведь что я предскажу — всегда сбывалось. Одному странствующему жонглёру, бедному и голодному, я посоветовала подойти к дворцу Лотаря, утверждая, что это принесёт ему счастье. Он так и сделал. И король взял его к себе и сделал богатым. А однажды на берегу реки я увидела женщину с ребёнком. Глядя на него, я подумала: сейчас он полезет в воду и станет тонуть, но мать бросится и спасёт его. Всё так и вышло. А ведь я стояла далеко, и им было меня не видно.
— Ты просто колдунья, клянусь шлемом своего прадеда! — со смехом изрёк Можер. — От тебя надо либо подальше, либо быть к тебе поближе.
— Лучше последнее, — и Вия впилась поцелуем в губы нормандца. — Ну а помнишь, — сказала она, отстраняясь, — что предсказывала тебе? Любовницу знатного рода. И надолго.
— Похоже, вышло по-твоему?
— А разве нет? Ведь я из Пипинидов.
Подумав немного, Можер проговорил:
— Стало быть, утверждаешь, опасность грозит королю? Тогда пойду скажу ему, — и попытался встать.
— Куда ты? Вот сумасшедший! Ведь темно уж, ночь спустилась. Или завтра не будет дня?
Можер поглядел в окно.
— В самом деле. Что ж, пойду завтра. — И он опять было лёг, но снова вскочил: — Что, как король станет разыскивать меня? Или Карл? Не найдут!
Вия, улыбаясь, вновь водворила его на подушки:
— Думаю, они догадаются, где искать.
— А если король позовёт тебя? Ведь читаете вы с ним по вечерам Плутарха, Гомера...
— Не позовёт. Я сказала ему, что сегодня мне надо быть свободной.
— Хитра же, плутовка, — хмыкнул нормандец, покачав головой и устраиваясь поудобнее. — Теперь скажи, как получилось, что ты затащила меня в постель?
— Ну, это было нетрудно.
— Что же тобой руководило: похоть или любовь?
— А разве я не говорила, что люблю тебя?
— Чёрт возьми, и в самом деле, — пробормотал Можер, почёсывая лоб. — Но ведь так не бывает, Вия! Мы знакомы лишь несколько дней...
— Полагаешь, для любви нужны годы?
— Мой отец был знаком с матерью целых три месяца и только потом влюбился.
— А мой пращур Пипин сразу влюбился в Плектруду, едва увидев её.
— Ты последовала его примеру?
— Я нашла то, что искала. Теперь не выпущу.
— Посадишь в клетку?
— Буду любить так, что сам не захочешь другую.
— А если захочу? — усмехнулся нормандец.
— Тогда убью.
— Кого же, меня или её?
— Её. С тобой разве справишься!
— Ну а коли в меня влюбится королева и потащит в постель?
— Здесь нет королев.
Можер вспомнил многообещающий взгляд Эммы во время их разговора.
— А Эмма? Мать Людовика?
— Да ведь она стара! В матери тебе годится.
— По-моему, она ещё на что-то годна кроме этого.
— Ах, так! Тогда убью и королеву, если увижу в ней врага.
— Твоего?
— Того, который вредит. Но не мне одной. Всему. Сразу распознаю фальшь.
— Да ты просто фурия! Дай тебе волю — всех отправишь на небеса.
— Оставлю одного.
— Любопытно, кого же?
— Того, кого люблю, — поставила точку в разговоре Вия.
И прильнула к Можеру, слившись с ним в поцелуе.
Успела ещё сказать:
— Не ходи к королю. Сама ему скажу. Лучше получится...
Глава 16. Что принесла Можеру прогулка по галерее
Утро выдалось жарким. Никто этому не удивлялся: пекло немилосердно не первый день, будто не середина мая — середина лета!