Нормандский гость

Можер, скучая и откровенно зевая во весь рот, бесцельно слонялся по дворцу. У него нашлась бы работа, будь он телохранителем короля, но он отказался, как ни упрашивал его Карл. Тогда герцог возвёл в эту должность франка Нивена — человека неразговорчивого, мрачного, относящегося с подозрением ко всему. Ныне его место — двери кабинета короля, если тот был один. Когда к Людовику кто-то входил, Нивен тотчас становился рядом; строгий взгляд — на посетителя, а ладонь — на рукояти меча. Ночью он ложился на коврике у дверей спальни короля, так что войти можно было, лишь разбудив бдительного стража. Можер об этом знал и был рад: слишком уж скучная должность и никакой свободы. Этого он не любил. Его деятельная натура заставляла его искать приключения, и если их не предвиделось, его начинала одолевать меланхолия. Борясь с этой мрачной гостьей, он и направился куда глаза глядят.

Вию с утра позвала гофмейстерина: она обучала свою подопечную, а также ещё нескольких юных дев придворным танцам и этикету. Карла Лотарингского нигде не было, куда он подевался — никто не знал. Нормандец направился было к королю, но тот принимал послов из Готии; тогда он решил развлечься на фехтовальной площадке, что тянулась вдоль правого крыла дворца, но и там никого не было. Можер вернулся к фасаду, постоял у дверей, наблюдая за поварятами, носившими продукты из склада на дворцовую кухню, и, снова поднявшись по ступенькам к главному входу, вошёл в здание. Здесь ноги сами понесли его на половину королевы-матери.

Он шёл по коридору и с любопытством поглядывал на фрейлин, мелькавших перед глазами, словно бабочки, и тут же исчезавших в разных направлениях. Они приветливо улыбались ему; иные, завидев нормандца, замедляли шаг, другие вовсе не трогались с места. И все молча, кто украдкой, кто не таясь, поглядывали на него, казалось, ожидая, что он подойдёт и начнёт разговор. Но Можер, не зная о чём с ними заговаривать, только хмыкал, пожимал плечами и шёл себе дальше. Вот если бы громко выругаться, упомянув при этом всех чертей ада или, шутки ради, схватить кого-нибудь за ноги да потрясти в опасной близости от пола и ещё при этом от души похохотать, то здесь ему не найти равного. Но нормандец, и нам это давно стало понятно, по природе своей был груб и не признавал никаких правил этикета, хотя, надо признаться, был человеком открытым, честным и благородным. Но без некоторых галантных манер не подойти было ни к этим фрейлинам, со вздохами сожаления провожающим великана томными взглядами, ни к группам придворных, кучками стоявших вдоль галереи, по которой он шёл. Можер был с ними незнаком и решительно не знал, что им сказать.

Но вдруг все взоры разом метнулись в другом направлении, на него никто уже не смотрел. Потом мужчины начали склонять головы, а женщины приседать в неглубоких реверансах. Можер поглядел туда и улыбнулся. Хоть одно знакомое лицо: королева-мать. Но не одна, рядом мальчик — Роберт, сын Гуго. Ему четырнадцать. Стоя справа и созерцая подобострастные поклоны и улыбки, он проговорил:

— Как все трепещут перед вами! Вот что значит быть королевой. У отца в Париже тоже двор, где вечно роями жужжат такие же... и так же раболепно глядят.

— В Лане — король франков, а в Париже — герцог франков. Две самые сильные фигуры. Уважение придворных, их трепет и страх — знак власти.

— Но почему вы не глядите на них, ваше величество?

— В этом зале есть нечто, более достойное внимания, мой благородный юноша.

— Что же это? Или, быть может, кто?

— Взгляни, сам увидишь, — и королева-мать кивком головы указала на Можера.

— Боже правый, — пробормотал Роберт, — вот так гигант! Разве среди франков бывают такие?

— А он и не франк, — ответила Эмма, с чарующей улыбкой глядя на нормандца. — Он сын герцога Ричарда, нашего друга. Он викинг, мой мальчик! Правнук Хрольфа Пешехода, завоевателя и покорителя севера Франкии со столицей Руан. Он тот, с кем тебе давно уже пора познакомиться и быть ему другом, ведь он к тому же твой троюродный брат.

— Так пойдёмте к нему, государыня.

— Не видишь разве, он сам идёт сюда.

— Но ведь вы не подзывали его, разве правила этикета такое дозволяют?

— Он норманн, мой друг. Он из тех, кто не признает никаких правил. Эта вольность в его поведении не вызывает гнева... она очаровывает. А потому всегда прощается. Вот увидишь, он первым начнёт разговор, хотя это надлежит сделать мне.

Можер тем временем с улыбкой подошёл и, по обыкновению, лишь слегка наклонил голову, держа руку на груди.

— Ей-богу, государыня, — загремел его голос, — вы первая за сегодняшний день, кто от души улыбается мне. Остальные лишь пялятся, как на полено, из которого надлежало бы вытесать что-нибудь поприличнее. Так и чешутся руки двинуть одного, другого по физиономии. Но кто это с вами? — он перевёл взгляд на Роберта.

Юный герцог, и без того испытывавший неловкость от такого вступления незнакомца и оттого, что приходилось, глядя на него, задирать голову, тут и вовсе стушевался. Но, не желая ронять достоинства, с вызовом произнёс:

— Я Роберт, сын герцога франков!