Новгородские былины

К сожалению, мы плохо осведомлены о внутренних передвижениях; (миграциях) населения как в Новгородской метрополии, так и на Русском Севере. Значение новгородского потока переселенцев на Север тоже трудно определимо, хотя его обычно преувеличивают. Честь основания почти всех сколько-нибудь важных населенных пунктов на Севере, даже тех, что возникали после XV в., приписывается новгородцам, хотя и не документируется. При этом игнорируются капельки, струйки и потоки последующих переселенцев: старообрядцев, беглых крепостных, беглых рекрутов, различных служилых людей и крестьян, переселявшихся по воле Москвы. Старые поселения — особенно на больших озерах и проходных реках — сильно расширялись за счет пришлого люда и вырастали в крупные, по несколько десятков деревень, гнезда (кусты). Постоянно увеличивался приток людей в старообрядческие колонии на р. Выг, р. Кена, Каргопольщине, Печоре и др. Поздно заселялись многие места на побережье Белого моря или в «сузёмке», в глубине лесов, вдали от основных проходных рек. Масштабы «низовской»[29], или московской, колонизации, принявшей значительные размеры в XIV—XVIII вв., еще не оценены должным образом[30].

Серьезные потери понесло население Севера в Смутное время, в начале XVII в., когда внушительные для тех мест отряды «панов» огнем и мечом прошли от Северной Двины до Выгозера, Онежского озера и южного Приладожья. Сотни деревень (они тогда были маленькими, не больше 3—5 дворов) опустели и исчезли. Память о «панах» кое-где до сих пор сохранилась в народе. Быть может, эта память вовсе растворилась бы в последующих бурных событиях, но таковых в большинстве мест Севера в дальнейшем не случалось вплоть до революции. Память о «панах» сохранилась еще и потому, что она наслоилась на предания о чуди, слилась с ними. Паны и чудь в некоторых местах стали взаимозаменяемыми этнонимами, и о панах кое-где принялись рассказывать как о первонасельниках края.

Естественно предположить, что опустевшие места нередко сызнова заселялись и, конечно, вовсе не обязательно людьми из бывшей Новгородской метрополии, без того опустошенной и обезлюженной на протяжении XV—XVI вв. эпидемиями, голодом и репрессивной политикой московских царей.

Один из миграционных потоков мы знаем. Это были карелы, переселявшиеся после Столбовского мира (1617 г.) из северо-западных, северных и восточных районов в пределах границ современной Финляндии, с Карельского перешейка и северного Приладожья. Часть их поселилась на Карельском берегу Белого моря, в нижнем течении Северной Двины и Онеги, где они затем растворились среди русских. На р. Онеге в XIX в. они еще назывались карелами, а с начала XX в. их уже считали русскими, — точнее — обрусевшей чудью.

Миграции населения на Севере несомненно продолжались в XVIII—XIX вв. Так, северная и восточная части Кенозера, где позже в таких деревнях, как Першлахта, Поромское, Рыжково, записывали превосходные эпические песни, осваивались, видимо, вторично переселенцами с р. Онеги не ранее конца XVIII в.

В тесной связи с историей заселения Русского Севера нужно рассматривать и результаты собирания там эпических песен.

IV

В XIX в., после двух изданий «Древних российских стихотворений» (1804 и 1818 гг.), приписываемых некоему казаку Кирше Данилову, начались поиски русских эпических песен в разных районах страны. Мимо ученых не прошла незамеченной публикация в начале 50-х годов восьми «старин», очень хорошо записанных учителем Онежского уездного училища А. Верещагиным на Онежском берегу Белого моря. Несколько записей на Карельском берегу в 1856 г. сделал известный путешественник и этнограф С. В. Максимов. Пересказы былин прислал в Москву А. Харитонов из Шенкурска, они вошли в состав известного сказочного сборника А. Н. Афанасьева, но на них тогда никто не обратил внимания, а позже в Шенкурском уезде, центре ранней московской колонизации XIV в., былин уже не находили. Публикация двух былин в «Олонецких губернских ведомостях» побудила ссыльного П. Н. Рыбникова, ставшего чиновником в Петрозаводске, заняться в начале 60-х годов собиранием эпических песен. Его собрание из 224 текстов стало буквально сенсацией своего времени. Ученый мир был потрясен, узнав, что всего в 260 верстах от Петербурга продолжает бытовать богатая по репертуару и художественной силе эпическая традиция. Некоторые не поверили П. Н. Рыбникову, подозревая очередную фольклорную мистификацию.