Новгородские былины

Садко показан профессиональным гусляром, зарабатывающим за счет приглашений на почестные пиры. В других вариантах былины, независимых от сорокинского текста, гуслярские способности Садка раскрываются обычно тогда, когда ему приходится спускаться к водяному царю. Исключение составляет лишь сказка Д. Ф. Маташовой (см. № 29), подтверждающая изначальность гуслярских способностей Садка, но и она бытовала в пределах все той же пудожской традиции.

Отношения морского царя и Садка прочно связывают все три сюжета в былине А. П. Сорокина. Может показаться странным, что морской царь появляется уже в Ильмень-озере, и следует сожалеть, что певца не просили пояснить «темные», вроде этого, места былины: ср. вариант из сборника Кирши Данилова (здесь № 31), в котором персонифицировано само Ильмень-озеро. Но появление морского царя уже в озере — бесспорно удачный художественный прием, обеспечивший прочную связь всего содержания. Зачарованность морского царя «утехами великими» и «игрою нежною» (совершенно необычное выражение для былинного описания игры гусляра) дала тут ход повествованию. Быть может, сам сказитель, когда пел об этом, поневоле сравнивал со сказочной судьбой Садка свой незадачливый удел и подумывал о несбывшемся признании своего сказительского искусства...

Оригинален мотив рыбин с золотыми перьями (плавниками). Согласно верованиям, водяной отдаривается обычной рыбой, а такой дар с былинным несопоставим и вряд ли генетически ему предшествует. Мотив рыбин скорее всего идет в сорокинском тексте не от верований, а от каких-то фольклорных произведений. Рыбины с золотыми перьями — сказочны, они те же, что и рыба, выловленная к столу царицы, родившей от этого двух близнецов-богатырей (Андреев, № 303, «Два брата»), но неизвестно, знал ли эту сказку А. П. Сорокин или же его невыясненные предшественники. Кое-где на Севере бытовала песня, в которой рассказывается о том, как вместо уроненного в море перстня вылавливают трех рыб с золотыми перьями (см. Приложение II, № 5), однако на Пудоге эту песню не записывали. Для былины трудно утверждать изначальность мотива рыбин с золотыми перьями, тем более что в других вариантах, независимых от сорокинского (см. № 30, 31), дар водяного более соответствует верованиям.

Описание палат Садка (ст. 88—92) — это типическое место, оно перенесено из былины «Дюк Степанович». Оно встречается также в былине «Соловей Будимирович». Любопытно, что именно в вариантах этих былин самого А. П. Сорокина (Рыбников, II, № 130—132) это типическое место отсутствует.

Также типическим местом, характерным для зачина многих былин, особенно так называемого «Владимирова цикла», является описание пира (ст. 98—107), провоцирования на похвальбу и собственно похвальбы героя (ст. 109—113, 115—120). Впрочем, похвальба Садка дана в форме, чаще известной по былине «Ставер Годинович». Ее также записывали от А. П. Сорокина (там же, № 133), но тоже без применения этого типического места.

Примечательно упоминание «товаров московских» (ст. 158, 162). Сам певец вряд ли мог вставить эпитет «московские», ибо в его пору Москва не была городом, противопоставляемым или сопоставляемым с Новгородом, как это было даже во времена Ивана Грозного, и не была городом, требующим конъюнктурного упоминания, как случалось иногда уже в XX в. Если не считать упоминание «товаров московских» поздней вставкой, то его следовало бы признать реалией, отражением реального факта истории XIV—XV вв., т. е. некоторым ориентиром для датировки этой былинной версии. Однако у нас нет дополнительных аргументов в пользу того или иного мнения.

По трактовке певца, Новгород оказывается богаче Садка не за счет своих, а за счет привозных товаров. Московскими товарами решается исход спора. В этом трудно усмотреть «апофеоз» Господина Великого Новгорода, как это казалось комментаторам XIX в.

Удивительно точен для былин маршрут Садка из Новгорода «во сине море» (ст. 173—176), но певец, видимо, уже не знал, как называется море, в которое впадает Нева, больше того — за этим морем, т. е. Балтийским, он поместил Золотую орду.

А. П. Сорокин очень подробно описывает события на море и особенно жеребьевку. Вероятно, тому, кто сделал запись (кажется, это был безвестный писарь, исполнявший приказ П. Н. Рыбникова), наскучило писать повторы, что привело к пропуску в записи после ст. 239 и подстрочному примечанию, неизвестно кем сделанному: «Этим не оканчивается испытание: Садко предлагает дружине сделать жеребья дубовые, а сам делает липовый; потом дружина делает жеребья липовые, а он — дубовый» (Рыбников, II, с. 249).

Видимо, местным домыслом нужно считать эпизод, в котором Садко отписывает свое именьице перед спуском в море (ст. 244—252). При этом впервые вдруг упоминается молодая жена Садка (стр. 251).