Новгородские былины

31. Садко — богатый гость. Печатается по тексту сборника: Кирша Данилов, с. 184—189 (перепеч.: Киреевский, вып. 5, с. 47—53). Место записи неизвестно. Текст, по-видимому, не пелся, а диктовался, о чем свидетельствует сбитый ритм стихов, и на нем отразилось аканье записывавшего человека.

В тексте описаны первый и второй сюжеты былины «Садко». Представленная в нем версия уникальна почти во всех отношениях, в том числе и в лексическом. Особенно примечательно, что Садко тут не новгородец и не гусляр, а некий удалый молодец, двенадцать лет «гулявший» по Волге, в чем видится намек на то, что Садко отнесен к известной волжской вольнице XVI—XVII вв.: это, конечно, более поздняя характеристика образа, нежели в текстах А. П. Сорокина и Д. Ф. Маташовой.

Принесенная Садком жертва хлебом-солью Волге (ст. 7 и сл.) не имеет аналогов в иных вариантах былины, за исключением глухого упоминания во втором тексте из сборника Кирши Данилова (№ 42, ст. 50—51). Согласно пересказанной В. И. Далем истории об исцелении Ильи Муромца (место фиксации неизвестно), Илья перед отъездом из дома тоже «пустил корочку хлеба по Оке-реке за то, что поила и кормила его» (Киреевский, вып. 1, с. XXXIII).

Обычай кормления воды (реки, озера) хлебом весьма спорадически отмечался на территории расселения восточных славян. Всего нам известно не более десятка случаев фиксации[128], причем лишь однажды, в 1937 г. — как раз в связи с былиной «Садко» — осознанный, но не вполне последовательный опрос на выявление этого обычая проводила Р. С. Липец на Зимнем берегу Белого моря и некоторых других местах Архангельской обл. (ГЛМ, инв. № 240, п. 76, № 47; п. 90, № 20 и др.). Чаще этот обычай отмечался там, где славяне издавна жили вперемежку с финно-уграми. У пермяков, удмуртов, чувашей и, видимо, у всех поволжских финнов обычай кормления воды хлебом, судя по этнографическим описаниям, еще в начале XX в. бытовал значительно активнее, чем у русских. Впрочем, происхождение обычая неясно. Наряду с кормлением воды (или водяного) хлебом бытовали и другие формы жертвоприношений, причем в тех же местах, где отмечалось и кормление хлебом.

В тексте Кирши Данилова персонифицируются, выступают как люди река Волга и ее брат Ильмень-озеро. Такая персонификация, с нашей точки зрения, выглядит эволюционно более ранним явлением, нежели образ водяного, уже вполне отделившийся от водной стихии, которая стала для него только средой обитания, а не его подлинной сущностью и первой ипостасью.

Мотив превращения подаренной Ильмень-озером рыбы в серебро и золото здесь также, видимо, подан в более ранней эволюционной форме, нежели в других текстах (ср. последовательно: Приложение II, № 2; № 30, 27—28).

Явной несуразностью кажется то, что Садко, получив богатство от Ильмень-озера, приносит затем жертвы не озеру, а христианскому богу: после каждой удачной скупки товаров он, никем тут не вынуждаемый, строит церковь, вместо того чтобы отблагодарить своего волшебного покровителя. Двойственность положения Садка, язычника и христианина, здесь особенно противоречива.

32. Садко. Печатается по тексту сб.: Марков, № 21. Записано А. В. Марковым в 1899 г. от Аграфены Матвеевны Крюковой, 45 лет, в д. Нижняя Зимняя Золотица на Зимнем берегу Белого моря.

Текст А. М. Крюковой, содержащий все три сюжета, не подтверждается другими записями былины на Зимнем берегу (ср. Марков, № 95; Марков — Маслов — Богословский, I, № 17) и ее реминисценцией на Терском берегу (БН и НЗ, № 92). Очевидно, певица пользовалась каким-то внешним источником. Им для нее оказался вариант А. П. Сорокина. Известно, что в доме Крюковых имелась хрестоматия Оксенова «Народная поэзия» (СПб., 1898), включавшая и сорокинский текст (с. 112 и сл.). Привлекалось ли это переиздание или иная перепечатка в школьном учебнике, в другом популярном издании, но факт заимствования несомненен. Однако А. М. Крюкова, как это ей свойственно и в других случаях, использовала сорокинский вариант неформально. Она взяла его за основу своего текста, а оформила свой текст путем использования мотивов из других фольклорных произведений.

Пожалуй, наиболее оригинален у А. М. Крюковой образ царицы Белорыбицы. Выражение «царица Белорыбица» действительно звучно и емко. Но само слово «белорыбица» на Севере не употребляется. Рыбу этого вида там называют прибалтийско-финским словом «нельма», и никому из русских на Севере не придет в голову назвать реальную нельму «царицей», опоэтизировать ее, отдав ей предпочтение перед лососями или стерлядью. Певица, наверное, сама удивилась бы, если бы ей объяснили, что белорыбица — это всего-навсего нельма, а скажем, не семга-серебрянка, только что зашедшая с моря в реку, вся в звездах, по бокам — тонкие полоски цвета ранней утренней зари.