Новгородские былины

В тексте представлена особая версия, отчасти подтверждающаяся еще одним, тоже каргопольским по происхождению, вариантом (см. след. № 56). Исполнитель явно слышал о Дюке Степановиче что-то, быть может, не вполне определенное, иначе он использовал бы пышное великолепие былины «Дюк Степанович», и вставил его имя в этот текст. Он также включил сюда начальные стихи из баллады «Сестра и братья-разбойники» (ст. 4—7, 14—16, 41—43, 52—53) и ими охарактеризовал одну из сторон.

Трудно сказать, почему вдовы названы Садовой и Огородниковой. С матерью Дюка Степановича эпитет «Огородникова» резко контрастирует, что подтверждает мысль о случайности выбора имени Дюка для главного героя.

В стихе «Посадил на плечо птицу-сокола» (ст. 50) слышится отголосок общеславянского типического места, описывающего всадника с гончими собаками и соколом[181]. В русском эпосе это типическое место закреплено за Сокольником, незаконнорожденным сыном Ильи Муромца, и изредка связывается с каким-нибудь иным эпическим героем, например с Алешей Поповичем[182]. Оно встречается также в восточнославянских волшебных сказках типа «Бой на калиновом мосту» (Андреев, № 300 *В), где показано как атрибут змея.

Встреча Дюка с детьми оскорбительницы показана здесь как неожиданная. Очень вероятно, что она получилась такой просто потому, что певец забыл соответствующие эпизоды (ср. № 56), но по характеру она соответствует общеславянским эпическим стереотипам. Дюк и поступает в духе древнего героя, добывающего себе жену: он губит братьев своей избранницы и увозит ее к себе. Однако увоз показан здесь жестоким. Дюк обращается с девушкой так же, как Илья Муромец с Соловьем-разбойником, — он привязывает ее к стременам, а не сажает на коня. Свою жестокость Дюк объяснил матери тем, что привез ей «работницу да портомойницу» (ст. 61—63), а не свою избранницу. В этой речи Дюка переосмыслено общеславянское типическое место, в котором похититель говорит своей матери, что привез ей, например:

В поле работницу,
В доме куховницу,
Гостям приветницу,
Молодому советницу[183]

.

56. [Фадеюшко Игнатьевич]. Печатается по тексту сб.: Гильфердинг, III, № 277. Записано А. Ф. Гильфердингом в 1871 г. от поповны Авдотьи Васильевны Георгиевской, около 40 лет, на Кенозерском погосте (Кенозеро). Певица выучилась старинам «от скуки» у захожего певца из каргопольской деревни Ма́сельга, которая находится примерно в 20 км к югу от ближайшей деревни на Кенозере.

Укор матери Фадею (ст. 27—31) перенесен сюда из былины «Добрыня и Алеша» и художественно здесь уместен.

Тут так же, как и в № 55, имеется странность в повествовании: Фадей мог бы сразу, до боя в чистом поле, увезти дочь оскорбительницы (ст. 43 и след.), а затем добиваться от Садовой вдовы всего, чего ему захочется, однако создателей этой версии уже не устраивал ни древний, традиционный, увоз, ни случайная драка с братьями девушки. Возникла мысль о решении конфликта в чистом поле между Фадеем, защищающим честь матери, и сыновьями оскорбительницы; старые же мотивы увоза и защиты сестры братьями от похитителя оказались ненужными. В ходе замены старых мотивов новым художественным решением и появился странный эпизод, в котором дочь оскорбительницы отсылает Фадея в чистое поле на бой с ее братьями, а Фадей безмолвно следует ее совету.

Сам бой с братьями описан предельно кратко (ст. 50—52), и это не случайно. Русская эпическая традиция, как и традиция других славян, видимо, долгое время вообще не умела изображать бой одного героя со множеством противников. В данном же случае надлежало изобразить бой даже не с внешними врагами, а с соотечественниками, как трактует былина сыновей Садовой вдовы. Нужного типического описания такого боя, вероятно, еще не имелось в традиции. Надо было давать свое описание. И оно дано в очень краткой форме, даже не как бой, а как мгновенная стычка: стоило Фадею задеть копьем, как он тотчас убил пятерых братьев.