«Новый тоталитаризм» XXI века. Уйдёт ли мода на безопасность и запреты, вернётся ли мода на свободу и право?

Почему Запад во главе со своим культурно-политическим локомотивом последних ста лет – Соединёнными Штатами Америки – из светоча разума и свободы вдруг превратился в пространство карикатурного (но от этого не менее устрашающего) идеократического мракобесия и системных гонений на права человека, ещё вчера казавшиеся институционально неотъемлемыми, и прежде всего – на свободу слова? И почему слово прогресс, а вместе с ним практически весь либерально-демократический лексикон в исторически короткий отрезок времени претерпели радикальную «оруэлловскую» трансформацию, когда практически все ключевые понятия – такие, как свобода, право, демократия, угнетение, насилие, принуждение, дискриминация и многие другие – по сути вывернулись наизнанку?

В какой момент культ безопасности, подобно Тени из одноимённой сказки Андерсена, не просто подсидел и подменил собой прежний культ свободы, но ещё и похитил его имя, потребовав признать себя «культом новой свободы»? Что же именно, когда именно и почему именно пошло не так?

II

Начать придётся с того, что по историческим меркам ещё совсем недавно, всего 30+ лет назад, Запад, подобно Борису Годунову из одноимённой пушкинской пьесы, мог произнести, – притом с куда большим внутренним спокойствием, чем несчастливый царь Борис, – сакраментальное: «Достиг я высшей власти»[401]. И весь мир в ту пору с почтением внимал этой исполненной царственного великодушия цивилизационной гордыне «свободного мира». И с предельно серьёзным выражением лица зачитывал текст, воспринимавшийся как своего рода Декларация либеральной демократии, восторжествовавшей к концу XX века окончательно, бесповоротно и – в самом недалёком будущем – повсеместно.

Этой негласной «Декларацией свободного мира» стала опубликованная в 1989 г., в самый разгар горбачёвской Перестройки и в канун крушения СССР (казавшегося в тот момент последним серьёзным конкурентом и врагом «свободного мира»), американским политологом Фрэнсисом Фукуямой статья, которая называлась: «Конец истории?»[402]. В ней автор объявлял всю предшествующую историю человечества своего рода подготовительным историческим этапом к наступлению всемирной постистории, под которой понималось что-то вроде «Тысячелетнего царства либеральной демократии», неизбежно, как казалось Фукуяме, наступающего по итогам «Армагеддона», в ходе которого Силы Добра, как им и было положено, одолели Силы Зла:

«Исчезновение марксизма-ленинизма сначала в Китае, а затем в Советском Союзе будет означать крах его как жизнеспособной идеологии, имеющей всемирно-историческое значение. И хотя где-нибудь в Манагуа, Пхеньяне или Кембридже (штат Массачусетс) ещё останутся отдельные правоверные марксисты, тот факт, что ни у одного крупного государства эта идеология не останется на вооружении, окончательно подорвёт её претензии на авангардную роль в истории. Её гибель будет одновременно означать расширение “общего рынка” в международных отношениях и снизит вероятность серьёзного межгосударственного конфликта»[403].

И хотя Фукуяма отмечал, что в мире ещё оставались народы и пространства, представлявшие собой своего рода реликты истории, вперёд всё более уверенной поступью шли те, кто уже вступил в пространство постистории, то есть либеральной демократии, навсегда:

«Это ни в коем случае не означает, что международные конфликты вообще исчезнут. Ибо и в это время мир будет разделён на две части: одна будет принадлежать истории, другая – постистории. Конфликт между государствами, принадлежащими постистории, и государствами, принадлежащими вышеупомянутым частям мира, будет по-прежнему возможен. <…> Палестинцы и курды, сикхи и тамилы, ирландские католики и валлийцы, армяне и азербайджанцы будут копить и лелеять свои обиды. Из этого следует, что на повестке дня останутся и терроризм, и национально-освободительные войны. Однако для серьёзного конфликта нужны крупные государства, всё ещё находящиеся в рамках истории, но они-то как раз и уходят с исторической сцены»[404].

Любопытно, что находившийся в действительности при смерти СССР Фукуяма отнюдь не рассматривал как исчезающую державу. Напротив, он полагал, что у этой страны есть все шансы вступить в пространство постистории и, под руководством США и Запада в целом, приложить усилия к созданию всемирного государства, обречённого на внутренний мир и всеобщее счастье: