o c24ec28d571a6d65

- Далеко, - она обернулась к шаману, уже стоя на лестнице, и спросила: «Что случилось?».

- Сюда плывут с моего острова, с факелами. Ну, быстро, - Арлунар подтолкнул ее и, достав

бубен, надвинул на лицо деревянную, раскрашенную яркими цветами, маску.

Федосья уложила детей под тюленьи шкуры и придерживала каяк на месте, орудуя веслом.

Лодка была длинная, на несколько человек, но легкая и устойчивая. Внутри, лежали гарпун и

копье, и Федосья, одной рукой держа весло, второй – достала из-за пояса свой нож с

костяной ручкой, что подарил ей батюшка.

Она нашла крест на шее, и, коснувшись его губами, сказала: «Господи, помоги нам». На

вершине холма вдруг вспыхнул огромный столб огня. «Это они землянку подожгли, -

подумала Федосья. Стало светло, как днем, и она увидела на обрыве лучников.

Женщина пригнула голову и бросилась на шкуры, закрывая детей своим телом.

Стрелы посыпались в тихую воду залива, люди сверху закричали что-то, и вождь, махнув

рукой, велел всем спускаться к лодкам.

Федосья внезапно вздрогнула – сильные руки уцепились за борт каяка, и Арлунар,

подтянувшись, забрался внутрь. «Вода еще ледяная, - вдруг подумала Федосья, набрасывая

на смуглую, мокрую спину шкуру.

- Дай весло, - сказал он. «Из лука стрелять умеешь?».

Федосья кивнула и потянулась за оружием. «Я сжег землянку, - каяк ловко проскользнул

между камнями в бушующий простор залива. «Это их задержало. Ну и, - шаман вдруг

рассмеялся, - попросил, чтобы ветер усилился. Духи согласились».

Женщина увидела мечущиеся между волнами каяки и опустила лук. «Их стрелы не долетят

сюда».

- Не долетят, - согласился Арлунар и плотнее укрыл детей. «Все, держись, мы идем в самую

бурю».

- Зачем ты это сделал? – спросила Федосья, глядя на беснующийся океан вокруг.

- Ты же сама сказала – это моя дочь, - удивился шаман.

Каяк пропал из виду, слившись с черными, огромными валами, исчезнув в безлунном,

беззвездном, мрачном пространстве ночи.

Интерлюдия

Эдо, весна 1589 года

Фонарики, протянутые над узким, мелким каналом, - от одного чайного домика, к другому,

чуть колыхались под свежим, ночным ветром. Окна комнаты на втором этаже были

раскрыты, к стене была прислонена покрытая красной тканью платформа, где стояли куклы в

причудливых, роскошных одеждах.

- Ее же надо убирать, после праздника, - мужчина, что лежал на татами, - высокий,

широкоплечий, с чуть тронутыми сединой, русыми волосами, потянулся за сакэ. «Налить

тебе? - спросил он девушку, что сидела на нем, все еще тяжело дыша.

- Это я должна наливать, - усмехнулась она, глядя в карие, красивые глаза.

- Ну, теперь я буду, - мужчина потянул ее к себе. «Дай губы, и вообще – я еще не закончил».

- Я чувствую, - томно сказала ойран,- хрупкая, белокожая, с вычерненными зубами. От

уложенных в причудливую прическу волос пахло вишней. «А откуда ты так хорошо знаешь

наши праздники?».

- Десятый год к вам плаваю, - мужчина выпил. «Что, - он кивнул на платформу, - не боишься

поздно выйти замуж? Говорят же, что если кукол держать на виду, то жениха не найдешь».

- Меня в шесть лет сюда продали, - рассмеялась девушка, обводя рукой комнату. «Какие там

женихи! А куклы красивые».

- Ну, уж не красивей тебя, - мужчина уложил ее на спину и велел: «А ну, волосы распусти.

Заплачу я за твоего парикмахера, не бойся».

Девушка вынула шпильки и на расстеленный поверх татами драгоценный, светлый шелк

хлынула волна черных волос. Мужчина раздвинул ее ноги, - широко, - и, наклонившись,

пробуя ее, смешливо сказал: «Не думал, я, что почти в пятьдесят так нравлюсь молоденьким

девушкам».

Ойран, приподнявшись, застонала: «Еще!», пропуская меж холеных пальцев его волосы.

Мужчина оторвался на мгновение от сладкого и влажного, сказав: «Конечно. Я ведь заплатил

за всю ночь, птичка моя, как это там тебя зовут, - он рассмеялся, - Сузуми-сан. Это ведь

воробей, верно?

- Ты хорошо знаешь японский, - ойран приникла к нему всем телом и вдруг, чуть задрожав,

сказала: «Пожалуйста!».

- Я вообще способный, - мужчина прижал ее к шелку, и, вдыхая аромат цветов, приказал: «А

ну лежи тихо!»

Сузуми подтянула к себе сброшенный пояс – весенний, расшитый рисунками камыша и

перелетных птиц, и, засунув его себе в рот, еле сдерживая крик, отдалась на его волю,

раскинув руки, вцепившись в края татами.

Над городом вставал нежный, розовато-сиреневый рассвет. Сузуми спала, накрывшись

кимоно, уткнувшись лицом в белую, мягкую руку. В деревьях на той стороне канала запели,

защебетали птицы и она вдруг, насторожившись, подняла голову, отбросив с милого,

утомленного лица спутанные волосы.

Щебетание раздавалось совсем близко – как будто птица сидела на крыше дома. Сузуми

прислушалась, и, сложив губы в трубочку, чуть засвистела.

В проеме окна появилась веревка, и человек – в невидной серой одежде странствующего

торговца нырнул в окно.

- Сумасшедший! – Сузуми ахнула. «Если тебя увидят, тебе несдобровать».

Красивые, тонкие губы мужчины изогнулись в улыбке. «Ну что, воробышек, много денег у

этого комодзина?»

Ойран сморщила изящный носик: «Куча золота, вам будет, чем поживиться. Вот, - она, как