o c24ec28d571a6d65

вдруг приподнялась, обняв его, оказавшись почти на краю стола, и сказала: «Еще!».

- Слезай, - велел муж, и, уложив ее на лавку, добавил: «Ну, все, Лизавета, теперь уж сие –

на всю ночь».

- И хорошо, - она была такая маленькая, что Федор, накрыв ее своим телом, рассмеялся:

«Сейчас так, а потом я тебя наверх усажу, тебе понравится».

- С тобой мне все нравится, - еще успела прошептать Лиза.

Он спал, обнимая жену, укрыв ее всю своими руками, и снилась ему – она. Она стояла там,

на Чертольской улице, белая, вся белая и было у нее наверху – семь шатров, на которых

развевались флаги.

- Какой я дурак, - сонно пробормотал Федор. «Я же рисовал ее там, на стене, в Мон-Сен-

Мартене, у адмирала. Какой я дурак!»

- Что? – Лиза зевнула и приоткрыла один синий глаз.

Он оделся, зажег свечу и нашел в кипе бумаги у стены чистый лист. «Вот так, - сказал Федор,

потянувшись за угольком, - я на тебя смотреть буду, Лизавета. Вот она, я ее искал так долго,

а вот она где – у тебя в глазах».

Он быстро чертил, и видел во взгляде жены ее – высокую, стройную, уходящую вверх, в

бесконечное московское небо.

За окном уже чуть посветлело, когда Федя, свернув чертеж, ласково сказал: «Я до Бережков

и обратно, быстро обернусь, а ты спи. Спи, счастье мое».

- Как ты придешь, я уж соберусь, - Лиза поцеловала его, - долго, и перекрестила.

Федор и не помнил, как он оказался в избе на склоне Москвы-реки. «Федор Савельевич, -

шепнул он спящему на нарах зодчему, - Федор Савельевич, я все понял, вот она!

- Ты ж повенчался вчера, тезка, - усмехнулся Конь, поднимаясь. «Что, с ложа брачного –

прямо ко мне?»

Федя невольно покраснел.

- Ну, показывай, - Федор Савельевич плеснул в лицо ледяной водой и вышел в сени. «И

рассказывай тако же, я тебя знаю – у тебя и в голове, должно быть, что-нибудь еще есть».

- Да, - наконец, протянул зодчий, рассматривая чертеж. «Одарил же тебя господь, тезка –

сверх меры. Возведем мы башню твою, а ты, - Федор Савельевич помедлил, и положил руку

на плечо юноше, - ты знай, - я горжусь, что у меня такой ученик был. Езжай, строй, украшай

землю, а как настанет время – так и сюда вернешься, и творением своим любоваться

будешь».

- Спасибо, - Федя вздохнул. «Жалко расставаться-то, Федор Савельевич».

- Ну, может, свидимся еще. Давай, забирай Лизавету, да и уходите, - зодчий чуть подтолкнул

его.

Проводив юношу, он вышел на крутой берег, и сел на уже летнюю, сочную траву. Река текла

вдаль, - серая, сонная, предрассветная, и Федор Савельевич вдруг вспомнил, - все телом, -

Марфу, что нежилась в его объятьях там, ниже по течению, на стене Белого Города.

Он вздохнул и достал из кармана грамотцу.

Прочитав, Федор Савельевич посмотрел на чертеж башни, и прошептал: «Знай, Федя, что

любила я тебя более жизни своей, и до конца оной помнить тебя буду».

Он поднялся, и, спрятав ее письмо, пошел к Белому Городу.

Лиза проснулась, почувствовал прохладные, ласковые руки на своем теле. «Я быстро, -

шепнул Федя, - потому что уже соскучился». Она подставила ему губы и растворилась в нем

вся – мягкая, теплая, вся его – до последнего, даже самого малого вздоха.

- Как же я счастлив с тобой, Лизавета, как счастлив, - пробормотал он, целуя ее нежные

плечи. «Пожалуйста, будь со мной – всегда».

- Буду, - ответила она тихо. «Буду, Федя, любимый мой».

Когда на Китайгородской стене защебетали птицы, они вышли из избы, и, Федор, вскинув на

плечо мешок, сказал: «Ну вот, а теперь – на запад».

Пролог

Венеция, ноябрь 1591 года

-Повернитесь на бок, синьора, если вам нетрудно, - мягко сказал врач. Желтый плащ – знак

жителя гетто, - лежал, небрежно брошенный на резной, украшенный накладками из слоновой

кости сундук.

- Я помогу, - сказал Джон и нежно перевернул жену. Та поморщилась, и он увидел, как

побледнели ее губы.

Врач вымыл руки в серебряном тазу и ощупал позвоночник. «Вот здесь, да? - спросил он,

нажимая на крестец. Вероника кивнула и по ее щеке покатилась слеза.

- Тихо, - шепнул муж, потянувшись за кружевным платком. «Просто руку мне сожми».

- Отдыхайте, - врач разогнулся. «Принимайте опиум и отдыхайте».

- Болит, - тихо сказала Вероника. «Когда уже..., - она не закончила и уткнулась лицом в

подушку.

Мужчины вышли в соседнюю комнату и Джон сказал: «Вина вам нельзя, так давайте, я вам

нашего налью, из ячменя, это у нас на севере делают. Холодно же на улице».

Врач погрел в ладонях кубок с янтарной жидкостью и вздохнул: «Поздно вы ее привезли,

синьор. Операция прошла удачно, помните, я вам рассказывал – так лечили еще

византийскую императрицу Феодору, швы заживают хорошо. Но сами видите – у нее начали

отниматься ноги».

- Там тоже..., - Джон выпил и, не закончив, посмотрел в окно.

- Да, - врач надел плащ. «Мы ведь ничего не знаем об этой болезни, ну, или очень мало.

Скорее всего, опухоль, которую мы удалили вместе с грудью, успела распространиться

дальше, по всему ее телу».

Джон помолчал и спросил, уже провожая врача: «Сколько ей осталось?».

Тот чуть коснулся руки мужчины. «Дня два-три, наверное. Сейчас надо просто сделать так,

чтобы она не страдала, вот и все».

- Не будет, - Джон закрыл большую, тяжелую дверь и мгновение постоял просто так,