o c24ec28d571a6d65

маленьком, ухоженном саду на задах дома. Девочка подобрала под себя ноги и прижалась к

брату. Тот что-то рассказывал, держа ее руку в своей.

«Розы надо полить», - вдруг подумал Ворон. «Жарко, завянут, Эстер расстроится. А

скамейка хорошая получилась, я как раз думал – родится дитя, будем в саду сидеть, с ним и

Мирьям».

Сзади раздался осторожный кашель.

Ворон повернулся и посмотрел на врача. Стариковское, морщинистое лицо было

непроницаемым.

Врач тяжело вздохнул, и, вытирая руки салфеткой, сказал: «Давайте, я вам нарисую. Можно,

перо и чернильницу?»

Степан смотрел на его сухие, с длинными, ловкими пальцами, руки, и, наконец, сказал: «Я

понимаю, да. Все понимаю. А если операция?».

- Нас там трое, - врач показал на дверь опочивальни, - и мы все согласны с диагнозом - если

бы можно было прооперировать, - он вдруг прервался, и, - Степан вздрогнул, - стукнул

кулаком по столу, - вы думаете, мы бы не стали этого делать?

- Вы же, слышали, наверное, об операции покойного герцога Орсини? Это я ее делал, я

тогда преподавал в Болонском Университете. Я ему дал десять лет жизни, пусть он остался

калекой, но все равно – жил.

- А тут, - он помолчал, и горько сказал, - я могу попробовать. Но она умрет под ножом, мы

ведь пока ничего, ничего не умеем, все на ощупь, все вслепую. И опиум – ну что это за

обезболивающее, так, - врач не закончил и махнул рукой.

Степан опять отвернулся. Ник гладил Мирьям по голове, и было видно, что она плачет.

- Там, с вашей женой, - лучшие врачи города, - вздохнул старик. «Вы поймите, рав Авраам, с

тех пор, как Абу-аль-Касим описал симптомы такой беременности, а было это пять сотен лет

назад – никто из пациенток не выжил. И уж, разумеется, не доносил дитя до срока. Это

просто невозможно. Вы говорили, у вашей жены было много выкидышей?

- Шесть, - Ворон посмотрел на рисунок. «Но…, когда она была первый раз замужем. Потом,

со мной, у нее все было…, хорошо».

- Видите, девятая беременность, - врач помолчал и пожал плечами. «Может быть, из-за

этого тоже».

- Она страдает? – тихо спросил Степан.

- Нет, что вы, - старик сцепил пальцы. «Она под опиумом, мы, в общем, уже научились

рассчитывать дозы – хотя бы для этого».

- Что будет дальше? – Ворон взглянул на скамью – Ник заплетал Мирьям косы.

- Внутреннее кровотечение усилится, и откажет сердце – просто захлебнется, - врач, было,

повернулся уходить, но Степан спросил: «А почему так случилось?

Старик подошел и положил ему руку на плечо: «Если бы мы знали». Он постоял рядом со

Степаном и попросил: «Рав Авраам, я знаю, что этого делать нельзя, но в таких

обстоятельствах раввины разрешают. Мы же ничего не знаем о таких беременностях, нам

было бы потом проще..., - он не закончил.

- Спросите у моей жены, - тихо ответил Степан.

- Она сама это предложила, - старик сглотнул, - она врач, она понимает.

-Она акушерка, - поправил его Ворон.

-Она врач, - повторил старик и тихо, неслышно вышел.

Эстер лежала, откинувшись на подушки, и Степан с порога увидел, какое бледное у нее

лицо. «Даже губы синие», - подумал Ворон и сев на постель, взял ее за руку – холодную,

слабую.

- Уже не болит, - сказала Эстер тихо. «Ты не волнуйся, Ворон, уже не болит».

В опочивальне никого не было, и он заплакал, прижимая ее пальцы к губам.

- Не надо, - Эстер погладила его по голове. «Не надо, любимый. Ты...,- она глубоко

вздохнула, - ты возвращайся на моря, Ворон. Пожалуйста».

- А Мирьям? – он все никак не мог оторваться от ее ладони. «Мне ее вырастить надо».

- Отвези ее в Лондон, к Кардозо, - Эстер помолчала. «У них ей будет хорошо».

- Искупление, - вдруг подумал Ворон, и, опустившись на колени, просто стоял – а она все

гладила его голову и шептала что-то – неразборчивое, ласковое, то, что она шептала ему

каждую ночь, все эти восемь лет.

- Позови девочку нашу, - наконец, попросила, она. «Потом я..., засну, просто засну».

Мирьям вошла осторожно, очень осторожно и тихо спросила: «Тебе не больно, мама?».

- Нет, что ты, - слабо улыбнулась Эстер. «Иди сюда, доченька».

- Я стану врачом, - сквозь слезы, твердо, сказала Мирьям и взял руку отца, крепко сжала ее.

«Чтобы больше такого никогда не было!»

- Папа тебя отвезет в Лондон, - губы Эстер уже еле двигались, и Ворон вспомнил, как

медленно становилась ледяной рука Маши. «Там…, продолжишь учиться, счастье мое. Будь

хорошей девочкой, милая».

Дочь забралась на постель, и зарыдала – отчаянно, тихо, изо всех сил сдерживаясь.

Эстер нашла в себе силы взглянуть на Ворона и так и смотрела на него – пока он не

протянул руку и не закрыл черные, дивные, остановившиеся глаза.

Ник ждал за дверью. Он подхватил девочку на руки и ласково сказал: «Пойдем, папа придет

потом, пойдем, сестричка». Мирьям уцепилась ему за шею и опять заплакала – теперь уже

громко, горестно.

Врачи ждали в гостиной.

- Все, - сказал Степан, открывая дверь. «Вы…, можете начинать».

Старик задержался, и, подойдя к нему, проговорил: «Мне очень, очень жаль. Мы сделаем

все…, осторожно. Вы хотите знать, кто это был?».

Степан сначала не понял, а потом, скомкав пальцами скатерть на столе, приказав себе

терпеть, невыносимую, переполняющую его боль, ответил: «Нет. Не хочу».