О хлебе, любви и винтовке

— Если ему так удобнее бить бандитов — пусть. Кроме того, он не комсомолец.

Новоиспеченный секретарь поморщился, ему не понравилось мое равнодушие. Однако продолжал обвинять Йонаса.

— Отказался стоять на посту на базарной площади.

— Почему?

— Говорит, я солдат, а не мясник.

И мне не нравилось это обыкновение — выставлять тела убитых бандитов на площади. Свое мнение об этом я высказывал начальнику.

— Приказ, — коротко пояснил тогда он.

— Нехороший это приказ.

— Я подумаю, — поморщился он. — Подумаю!

А теперь передо мной сидел Шкема и с глубочайшим убеждением требовал наказывать тех, кто не покоряется этому приказу.

— Дальше! — Я невольно повысил голос.

— Вы одалживали ему деньги?

— Одалживал.

— Он их отнес в костел.

— Это его дело. Я не ставил никаких условий.

— Да… Но если бы вы знали для чего, не одолжили бы.

— Ну? — Я встал с места.

— Он по тем двум бандитам панихиду заказал.

— Не может быть! — Я снова сел.

— Проверьте.

Это была неприятная новость. Она заставляла подозревать товарища, спасшего мне жизнь. Она переворачивала вверх ногами самые добрые чувства к этому человеку. Я решил не спешить. Прошелся, искупался в пруду, хорошенько остыл. Застрелив на церковном дворе ворону, вернулся в казарму. Усадил Скельтиса за стол и долго молчал, раздумывая, с чего начать.

— Не мучайся, комсорг. Все это правда, — неожиданно сказал Скельтис и сразу выбил у меня почву из-под ног, так как я мысленно рисовал себе, как он будет защищаться, врать и выкручиваться, а я его припру к стене фактами и спрошу: «Ну, что теперь делать будем?» Но Йонас опередил меня. — Делай что хочешь, но я не мог иначе.

— Ведь это кощунство! — Я сел на край стола: в комнате был только один стул, и на нем сидел Йонас. Свернул две самокрутки. Закурили. — Ведь они всю твою семью…

— Эти… нет… — опустив голову, ответил он.

— Те — твою, эти — других. Какая разница?

— Эти дурачье. Оболванили их. За королевство Витаутаса шли.

— А откуда ты знаешь?

— Сам с ними говорил.

Это уж слишком! Я соскочил со стола, для чего-то проверил, на месте ли наган, побегал по комнате, потом подошел, вцепившись обеими руками в доски стола, подался вперед и крикнул:

— Это судом пахнет!

— Амнистия, комсорг…

— Какая к черту амнистия для народного защитника, который общается с бандитами?

— Я сегодня должен был привести их отряд, да эта перестрелка помешала. Не иначе — какое-то бандитское начальство сбило их. — Он говорил спокойно, просто, уверенно, будто речь шла о чем-то совсем обыденном. Его лицо светилось таким глубоким убеждением, что я не осмелился спорить, только спросил:

— А начальник знает?

— Разве для хорошего дела нужно разрешение начальника? — Теперь удивился он.

Разговор мне начал нравиться. Действительно, ведь мы с лесными говорили в основном на языке оружия, хотя на каждом столбе клеили плакатики об амнистии, объявленной правительством. Скельтис попытался осуществить ее без особого распоряжения.

— Слушай, Йонас, а как ты к ним попал?

— Договорился через людей и пошел. По правде, это они узнали обо мне и попросились. Я из тех мест.

— И не боялся? — Я прогнал комочек холода, щекотавший под ложечкой.

— Что тут страшного? Люди как люди.

— Ведь они могли на месте…

— Кто просится на покаяние, тот худого не замышляет…

У меня в голове забрезжил план, но я промолчал и миролюбиво спросил:

— Ну, а насчет панихиды?

Йонас глубоко затянулся, пустил носом дым и сказал:

— Есть среди них негодяи. Когда вспоминаю свою обиду, сердце кровью закипает. Но есть и такие, которых одурачили. Многие из них живут только потому, что не знают, как умереть. И не сердись, комсорг, если я иногда за душу такого дурака молитву прочту.

— Опять ты чепуху порешь…

— Это не шутки, комсорг. Это я не ради убитых — ради себя делаю. Не могу так просто людей убивать…

Запахло исповедью. Я готов был наорать на него, но сдержался, понял, что совершу ошибку. Между ним и мной встали слова отца: «Рассердившись на одного, не замахивайся на всех».

— Ведь ты пришел в отряд, чтобы бороться за дело партии, за коммунизм?

Скельтис долго молчал. Мне уже надоело ждать, а он все еще думал, водил черным ногтем по столу.

— Тебе скажу, — наконец решился Йонас. — Ты застрелил хоть одного?

— Не знаю.

— Я уже не одного… И молюсь за каждого. Потому что не хочу быть похожим на тех, кого уничтожаю. Не требуй от меня, комсорг, того, что делают эти убийцы. Я ненавижу убийство. Меня заставили защищаться. И если я взял в руки винтовку, то только затем, чтобы не было больше таких несчастных Скельтисов ни на нашей, ни на ихней стороне.

— А партия?

— Я долго не понимал этих партий. У тех своя, у вас своя… Вас послушаешь — вы правы, тех послушаешь — они не врут. Я долго не бросал старого бога…

Мое терпение вдруг испарилось. С кем он нас сравнивает! Меня даже дрожь прохватила.

— Так какого черта ты к нам приперся, если не можешь различить, кто прав?!