О моей жизни

Возвращаю своё перо к обещанному рассказу. Жан, граф Суассона, знал толк в военном деле, хоть и предпочитал мир, и всегда действовал исключительно ради собственной выгоды. Это естественно, ибо греховность его отца и деда всегда вела к погибели Матери Церкви. Его мать послужила причиной того, что диакону вырвали язык из глотки и выкололи глаза, не говоря уж об иных проявлениях её могущества. Несомненно, отцеубийственная отвага придала ей смелости на то, чтобы с помощью одного еврея отравить собственного брата из желания заполучить его графство.[498] За это еврей был сожжён. Что касается неё самой, то, когда после чрезмерно обильной трапезы вечером первого дня Великого поста она отправилась спать, её разбил паралич. Она лишилась дара речи, стала беспомощна телом и, что хуже всего, лишившись способности постигать мир Божий, стала жить подобно свинье. Богу было угодно, чтобы, пытаясь вылечить, ей почти вырвали язык. Она пребывала в таком состоянии от начала Великого поста до самой смерти на Пасхальной неделе. Между ней и её сыновьями, Жаном и епископом Манассией[499], была не просто ссора, а самая настоящая лютая ненависть. Ибо в этом семействе царила взаимная вражда. Во всяком случае, во время её похорон граф, рассказав мне вышеизложенное, добавил: «Зачем мне тратить деньги на её душу, когда она сама не хотела делать это для себя?»

В итоге граф, которому точно подходят слова «отец твой Аморрей, и мать твоя Хеттеянка»[500], оказался не просто так же дурен, как его родители, но творил гораздо худшие дела. Он придерживался такого жидовского еретического безбожия, говорил такие богохульные вещи о Спасителе, какие верующие евреи не позволяли себе произносить из страха. Насколько порочно он «поднял к небесам уста свои»[501], можно понять по небольшому трактату, который я написал по просьбе настоятеля Бернарда.[502] Поскольку эти слова не могут сходить с губ христианина и должны внушать ужас омерзения благочестивым ушам, мы опустим их. Хотя он поддерживал евреев, те считали его ненормальным, поскольку, одобряя их религию на словах, он публично исповедовал нашу веру.

На Рождество, Пасху и другие церковные праздники он выказывал такое смирение, что едва ли можно было поверить в то, что он еретик. Накануне Пасхи он пошёл на службу в церковь и обратился к одному клирику, чтобы он рассказал ему о чудесах тех дней. Когда же клирик разъяснил, как страдал Господь, и как Он воскрес, граф усмехнулся и сказал: «Что за выдумка, что за пустая болтовня!» «Если ты считаешь болтовнёй и выдумкой сказанное мною, — ответил клирик, — то зачем пришёл сюда на бдения?» «Я ожидаю получить наслаждение, — сказал он, — от одной красотки, которая бдит здесь с тобой»[503]. Хотя он был женат на молодой привлекательной женщине, но презирал её и влюбился в морщинистую старуху.[504] У него была кровать в доме одного еврея, и её часто застилали для него, но он не мог ограничиться кроватью и в порыве страсти тащил ту шлюху в какой-нибудь грязный угол или чулан. И он велел одному прихлебателю вечером, после того как потушат лампы, пойти к собственной жене и лечь с ней, будто это он сам, и так он смог бы подтвердить обвинение в её измене. Но она поняла, что это не её муж, из-за разницы в телах, ибо граф был покрыт отвратительными струпьями, и с помощью камеристки смело прогнала мошенника. Что ещё сказать? В своих домогательствах он не делал исключений ни для монахинь, ни для благочестивых женщин и никогда не уступал в открытом соперничестве святым братьям.

Когда Непорочная Дева, Всецарица, не смогла более сносить богохульства этого развратника, возвращаясь из королевского похода, близ города он повстречал целую банду своих братьев, демонов. Вернувшись домой совершенно вне себя, с всклокоченными волосами, он вечером отверг жену и возлёг с той старухой. Той ночью он заразился смертельной болезнью. Когда начались сильные боли, он позвал того клирика, с которым бдел во время Пасхи, чтобы тот взглянул на мочу. В ответ клирик заговорил о его смерти и попрекнул его за прелюбодеяния, на что он ответил: «Вы хотите, чтобы я отплатил за тех распутников? — имея ввиду священников. — Ни единого обола. Многие люди гораздо мудрее тебя, считают, что женщины должны быть общими, и, следовательно, это не грех». Так говорил он, и всё, что он сказал тогда и потом, было бредом. Пытаясь пинками выпроводить свою жену, он так ударил одного воина, что сбил его с ног. Поэтому руки этого безумца были связаны, чтобы он не мог разорвать на куски ни себе, ни своих людей, до тех пор, пока он не ослаб, и демоны, враги Непорочной Девы и ей божественного Сына, не вырвали из него душу.

Глава 17