О-О

Мамарита и Натан приходили в себя относительно долго и в первое время могли думать только о своей ужасной катастрофе – ее огромность просто не оставляла места ничему другому. Разговаривать с ними о деталях, которые сопутствовали убийству, в том числе о роли девушки Ясмин, стало возможным лишь спустя два-три месяца. Да и тогда вовсе не личность убийц занимала их мысли, а исключительно вопросы, связанные с сыном. Что чувствовал мальчик в свои последние минуты? Сильно ли он страдал? Была ли смерть безболезненной или, напротив, мучительной? Космический масштаб несчастья был несравним с карликовыми фигурками Ясмин и ее подельников. Жаловаться, мстить, предъявлять претензии имело смысл Космосу, Вселенной, Богу – но не ничтожным вшам, которые сидели на скамье подсудимых открывшегося вскоре процесса.

Наверно, по этой причине Мамарита не ходила на заседания. Натан, в общем, разделял ее чувства, но полагал свое присутствие в суде значимым. Почему? Возможно, для того, чтобы меньше бывать дома, чтобы не видеть зеркального отражения своего лица в лице молчащей жены. А может, из большей склонности к порядку, к чисто мужской привычке завершать любое дело, не бросать начатое, ставить последнюю точку – так досматривают до конца неинтересный фильм, каждая следующая сцена, следующая фраза которого заранее известны и предсказуемы в своей неизбывной банальности. И надо бы встать да уйти, но все не уходишь, ждешь – а вдруг выскочит хоть маленький, хоть самый крошечный сюрприз…

Неизвестно, какого сюрприза ожидал Натан – но уж точно не того, который в итоге последовал. Судебные заседания проходили по утрам, и обычно по их завершении Натан отправлялся на работу – жизнь продолжалась, с благословенным равнодушием требуя от человека исполнения повседневных обязанностей службы, труда, общественных установлений. Но в тот раз он вернулся прямиком домой, усадил Мамариту за кухонный стол и сам сел напротив. Все это сообщало женщине, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Но что, что такого особенного могло произойти? Что, во имя всемилостивейшего Творца, восставляющего и топчущего судьбы? Нет-нет, Мамарита заранее ощущала полнейшее безразличие к тому, что сейчас скажет муж.

– Что случилось? – спросила она, чтобы сделать ему приятное.

– Я говорил с обвинителем, – сказал Натан, беря ее руки в свои. – Эта дьявольская тварь задумала грязный трюк. Грязный даже для нее.

«Дьявольской тварью» Натан называл Ясмин.

– Да? – равнодушно пожала плечами Мамарита.

– Теперь, возможно, ее даже отпустят, – продолжал он. – Не по суду – по суду дадут пожизненное, но реально – отпустят на свободу. В рамках обмена, а то и просто так, из соображений гуманности.

– Да? – повторила она.

– Ты даже не спрашиваешь почему…

– Почему? – послушно откликнулась женщина.

– Потому что она беременна. На пятом месяце.

Специально не сделала аборта, чтобы использовать этот козырь.

Ее руки дрогнули в его ладонях. Мамарита подняла глаза и увидела во взгляде мужа точно то же, о чем подумала в этот момент она. Увидела тень той же безумной, преступной, абсолютно непростительной надежды. По спине ее пробежал озноб.

– Нет! Нет! – воскликнула она с возмущением, повысив голос впервые после гибели сына. – Это невозможно! Натан!

Он молча смотрел на нее. «На кого я сержусь? – подумала Мамарита. – На себя или на него? Или на нас обоих? Но разве у кого-то есть сейчас право сердиться на таких, как мы, – даже у нас самих?»

– Сроки сходятся, – тихо сказал Натан. Его крупные, поросшие черным волосом руки лежали на столе отдельно от него, как две большие мертвые рыбины. – Я попросил о свидании. Ты пойдешь?

Мамарита задохнулась, спрятала рот в ладони и тяжело, в три приема поднялась из-за стола.

– Я так и думал, – кивнул он. – Во вторник, на следующей неделе.

Уже во время самого первого их свидания не осталось никаких сомнений в том, кто здесь задает тон. У родителей убитого мальчика не было ни единого шанса – все козыри держала в руках умная и безжалостная гадина по ту сторону стола, по ту сторону жизни и совести. Чиновник из прокуратуры, крайне неохотно подписавший разрешение, предупредил Натана:

– Понимаете, она смотрит на вещи иначе – совершенно иначе. Не забывайте: Ясмин – продукт патриархального общества. Она покрыла себя несмываемым позором уже тогда, когда впервые вышла на улицу в мини-юбке, то есть даже до того, как села за барную стойку, пытаясь отловить солдата. Эта женщина знает, что никогда не сможет выйти замуж, создать семью – она заранее решила, что полностью посвящает себя борьбе, приносит в жертву всю свою жизнь. Поэтому и ребенок для нее – не совсем ребенок, а в лучшем случае – отмычка от тюремной двери. Она собирается использовать вас, сыграть на ваших чувствах; она солжет, не колеблясь. Пожалуйста, имейте это в виду…

Общаться с Ясмин пришлось через адвоката, игравшего заодно роль переводчика – после ареста она принципиально отказывалась говорить на иврите, языке оккупантов.

– Передайте ей, что у нас есть всего один вопрос, – сказал Натан. – Знает ли она, кто отец ребенка?