О первых началах

По аналогии с этим проявляются и различия в самом едином, поскольку то, что имеет отношение к видам,— это многообразное единое, а то, что соотносится с частями, представляется многочастным, поскольку целое в своей всеохватности распространяется на все части, и при этом имеется и нечто неделимое, предшествующее частям, даже если оно и возникает только в виде частей, так как именно оно и дает частям их положение в своей расчлененной ипостаси. То же, что состоит из стихий, как более совершенное сплачивает и сливает их, объединяет с собой и, разумеется, не позволяет стихиям быть выстроенными в определенном порядке вслед за собой, но вынуждает их достигать завершенности в собственной ипостаси[753].

Потому-то все, будучи от природы многим, становится тем не менее единым, причем смесь не является одним, а состоящее из стихий — другим, как мы, ради, конечно же, ясности только что и говорили, неоднократно меняя свое мнение,— напротив, это самое составленное из стихий есть единое и многое, и при этом многое сплочено при посредстве единого, а не является просто сосуществующими между собой многими вещами; оно объединено, поглощено единым и пребывает в его неопределенности. Ведь в таком случае всегда обнаруживаются соотносящиеся между собой стихии и то, что состоит из них, и при этом стихии не выступают как его материя, поскольку части, со своей стороны, не являются материей целого[754], а виды не есть материя того, что могло бы быть названо, в отличие от целого, всем вместе[755]. Они лишь аналогичны материи[756], и множество соотносится с единым как принадлежащее к каждому виду среди тех, из которых образуется целостный вид единого и многого. Тогда состоящее из>стихий является и единым, и многим, поскольку многое властью единого слито в себе, так как, разумеется, если это единое пренебрегло собственной простотой и как бы подчинилось многому, вступившему внутри себя в раздор, а вернее, уподобившемуся себе в собственных для каждой стихии очертаниях, то, с одной стороны, многое вместо стихий стало видами, с другой же — единое оказалось как бы многоцветным и пестрым, а вместо состоящего из стихий и самих по себе стихий или же слияния и сливающихся предметов, в качестве видов под действием чисел появились монада и составное единое и многое[757].

Части же и целое необходимо рассматривать как нечто промежуточное, поскольку в отношении их возникло некое попущение, и потому части возникли в связи с некой дерзновенной раздельностью[758]. Тем не менее, при том, что в восприятии раздельности и в отказе от себя образовалась некая склонность единого к частям, а в восприятии единого и раздельном его сохранении — склонность частей к единому, промежуточное положение между ними занял сам предмет, одновременно принадлежащий к собственному своеобразию целого и частей[759]. Потому-то в этом случае явственно просматриваются как двойственность, так и единая связь. Что же касается предельных состояний[760], то, даже если подобные вещи в отношении их и имеют место, они более или менее неотчетливы. В рамках эйдетического единого и множества единая связь и сращение не вполне отчетливы, поскольку виды не слишком склоняются друг к другу, не принадлежат друг другу и о них так не говорится[761]. По отношению же к стихиям и к состоящему из них двойственность неочевидна, так как определенного множества стихий в едином не прослеживается, поскольку их множество выявляется, скорее, при помощи силлогизмов, что связано со слитностью, если позволено так выразиться, «остихиивающих» своеобразий.