О первых началах

Да и что в этом удивительного, если первое, состоящее из стихий, то есть сущность, закладывает в стихии неопределенность: в ней сами виды — коль скоро, как мы говорили выше, выступая как стихии, они слиты,— и те соединяются между собой в единую нераздельность, даже если некоторым образом избегают ее, и бывает, что иногда как-то проявляют собственную энергию. В самом деле, виды как таковые не могут полностью объединиться; потому-то, когда речь идет о зримом и осязаемом, оказывается, что они всегда сосуществуют между собой, хотя и выступают как иные друг другу, а в применении ко всякой душе имеются сущностное, жизненное и познавательное ее начала, сами при этом также некоторым образом определенные. Подобное положение занимают в уме роды сущего, так как они есть стихии сущности, причем вовсе не сверхэйдетической и не простой, а именно эйдетической. Они оказываются также некими видами, пусть даже в сравнении с другими, скорее похожими на стихии и более простыми, и потому представляющими собой общность всех видов и предшествующей их множеству единой эйдетической природы. По этой самой причине в последней как-то проявляется видовое своеобразие, и тем не менее подобные виды вовсе не воспринимаются как стихии, так же как они в некотором отношении не выступают и в качестве частей. Ведь в эйдетическом космосе одно — это как бы эйдетическая сущность, которая есть некое однородное соединение видов, а другое — некоторая ее расчлененность, с одной стороны, и эйдетическая целостность, связующая эту расчлененность,— с другой; значит, в нем присутствует природа целого и частей. На ее основе в раздельности, подразумеваемой в эйдетической ипостаси, сами виды отстоят друг от друга, а то, что их соединяет, есть многообразное единое, или, как было сказано, монада и связанное с ней число[762].

Далее, имеющей облик стихии и соединенной эйдетической сущности предшествует подлинная ипостась целого и частей, проявляющаяся в разделении первой сущности, являющейся подлинной[763]; по этой причине мы называем ее жизнью, потому что она уже обретает объем в своей протяженности, возбуждается в разделении и, как свидетельствует само ее название, кипит и варится и при этом еще окончательно не изливается в ипостась видов, но рассматривается именно в кипении и клокотании; потому-то мы и воспеваем ее как целое и части прежде всякой эйдетической природы, как будто она, покоясь, движется и, будучи объединенной, тем не менее в каком-то смысле претерпевает разделение, оказываясь целым вследствие объединенного и покоящегося, а частями — из-за разделяющегося и движущегося. Целое и части потому именно и есть единая природа, что она как единая одновременно еще и уже разделяется: уже — потому, что она не вполне объединена, а ещё — потому, что не окончательно разделена.