О первых началах

87. И разве не будет самым правильным следующее утверждение: последний из видов станет стихиен среди атомов[777], поскольку вместе с другими образует некоего определенного человека?[778] Вероятно, необходимо сказать так: нет ничего удивительного в том, чтобы все то, что является видами, было также частями и стихиями. Тем не менее среди них есть уже и те, которые оказываются скорее всеобщими и простыми и потому по природе более подходящими для слияния, так как они обладают не глубокими и не многообразными собственными очертаниями, а некоторым образом только что проявившимися и еще не включенными во множество, отчего эти очертания легко объединяются и как бы сливаются между собой. Чем дальше случается простираться их выходу за свои пределы, углубляющемуся и упрочивающемуся вследствие их собственных очертаний и делений на части, тем сложнее им достигнуть цели своего слияния в том, что состоит из стихий; при этом они образуют не подлинное единство, а на деле как бы разверзающееся[779] в делении. Поэтому то, что ближе к объединенной природе, как представляется, есть стихии в большей мере, нежели виды, а то, что дальше от нее,— это скорее виды, чем стихии, что же касается промежуточного, то оно занимает среднее положение между предельными состояниями синтеза и простоты. Итак, роды сущего есть, скорее, стихии, а низшее среди составных вещей — виды, и их примеры — человек, конь и, вообще говоря, те виды, которые прежде всего будут именно видами. Промежуточное между ними — то, что называют взаимно подчиненным[780],— по отношению к состоящему из стихий занимает положение самих стихий, а в отношении того, что предшествует стихиям,— составленных из стихий предметов; таким образом, одно и то же оказывается в этом случае на равных основаниях и состоящим из стихий, и самими стихиями.

Стало быть, не выступают ли те виды, которые более всего таковы, в каком-то смысле в качестве стихий атомов? В самом деле, они, разумеется, не могут быть стихиями других видов, так как не являются последними среди видов. Впрочем, они, конечно же, не будут и стихиями атомов, ибо в этом случае наряду со всеми различиями у них должно существовать и нечто общее[781]. А каковы могли бы быть атомарные различия отдельных вещей?[782] Пожалуй, лишь случайные. Однако случайное не образует сущности[783], а такие различия, пожалуй, сущностны. Таким образом, при этом они появляются первыми, если только на самом деле собственны для атомов, так что, сами будучи атомами, они станут обладать и собственными идеями. В противном же случае будет существовать некий вид[784], который становится целым и разрушается и при этом не является ни монадным, ни содержащим атомы. Так вот, правильнее всего утверждать, что существуют два способа разделения: [1] разлагающий единое на многое при посредстве видообразующих различий и относящийся ко всем видам и [2] запечатлевающий одно и то же целое во множестве материй[785]. Соответствующее целое называется атомом прежде всего потому, что во всех случаях оказывается именно целым и не обладает никакой вызывающей различия изменчивостью. Значит, не противостоит ли различие атомов только материи? Однако какое видовое различие вообще могло бы противостоять материи? Скорее всего, отличию в соотнесенности с ней появиться невозможно, а если бы оно было зафиксировано в качестве вида, отличного от того, который связан с материей, то само стало бы отличающимся эйдосом, подобно тому как изображение Сократа в камне отлично от его изображения в меди[786]. Ведь эйдос, обладающий общей сущностью с материей, некоторым образом изменяется вместе с тем, что положено в его основу. И если бы материя была безвидной, но как-то различалась бы в возможности, то в согласии с бытием в возможности появилось бы и бытие в действительности — с той лишь поправкой, что в этом случае к ней не прибавилось бы ничего эйдетического и различающегося[787]. Впрочем, сейчас оставим это в стороне.

Я говорю о том, что от природы существует следующее свойство: при множественности положенного в основу один и тот же общий эйдос часто воспринимается как один и тот же и неразличимый[788]. Так что же? Один атом вовсе не является иным другому? Скорее всего, он таков только в связи с пребыванием в том или ином положении, а эйдос тем не менее является одним и тем же, поскольку, если бы кто-нибудь оставил материю без внимания, эйдос вообще оказался бы одним и тем же. Следовательно, не получится ли так, что атомы вовсе не будут разными по своему эйдосу и, значит, не станут различаться и в силу инаковости, если только их различие связано именно с материей, ибо инаковость также есть эйдос? А если, как говорят, отличие связано с числом[789], то ведь и число — некий эйдос и в каждом случае оно неотличимо, и, стало быть, инаковость двух монад есть нечто неразличимое.