О первых началах

88. Вернувшись к исходной апории еще раз, давайте рассмотрим то, что стихии разве только по ипостаси и в качестве именно стихий являются худшими, нежели состоящее из них, а по природе своего своеобразия стоят выше его. Например, живое существо как общее и Целое предшествует человеку, в самом же человеке оно — его стихия и нечто более частное[798]. А не получится ли то же самое и в применении ко всем стихиям вообще? Похоже, что, по крайней мере, некоторые из них не идут впереди состоящего из них. Например, никто не может даже предположить, будто стихии космоса предшествуют самому космосу[799]. Не относится это и к стихиям первой сущности, ибо, пожалуй, она первая является тем, что состоит из стихий. Скорее всего, и в применении ко всему иному, когда нет ничего предшествующего состоящему из стихий, они также не могут существовать до него. В самом деле, до первой жизни не могли бы существовать ее собственные стихии, до первого ума — те, которые составляют ум, а до первой души — душевные[800]. Стоящие выше отдельных целостностей общие стихии выделяются позднее, среди более частных вещей, причем они становятся особенными в большей мере, нежели вечно расчленяющиеся предметы, и частными более, нежели их собственная целостность. Части, да и виды, суживаются вплоть до собственно монады и целостности, и то же самое происходит со стихиями собственной сущности, которую мы полагаем их слиянием. Потому-то в применении к ним и кажется, будто первенствуют собственные признаки их природы, а, разумеется, не сами стихии, ибо последние одинаковы по своему роду и некоторым образом соименны: стихии человека оказываются человеческими, а коня — конскими, и то же самое относится к стихиям тела и души и равным образом — Солнца и Луны, и даже к общим для неба, поскольку они небесные, и общим для всего космоса, так как они космические.

Стало быть, стихии всегда обретают свой облик в связи с характером того, что состоит из них,— ведь и эйдосы получают его в соответствии с характером собственной монады[801], поскольку мы говорим об умных, о душевных и о внутрикосмических эйдосах. Потому необходимо полагать, что стихии жизни являются жизненными и что они «живут» в меру участия в производящей их из себя природе, или, вернее, что в своем наличном бытии ее стихии будут множеством, а как само одновидовое — образующимся из стихий, составленное же из того и другого — это жизнь. По крайней мере, таким образом в своем наличном бытии обретают целостность и части, поскольку они являются именно частями целого и вносят свой вклад в его наличное бытие, ибо точно так же и множество заключенных во всяком числе монад вносит вклад в его монаду. Поэтому триадой будет не только единое триады, но и множество, состоящее из трех монад, так что и в применении к сущности правильно было бы сказать, что стихии обретают в ней сущность в наличном бытии, так как произрастают из нее и часто образуют ее названным способом. Следовательно, нельзя говорить так, как мы часто это делаем: что единичные стихии сущности, вносящие в нее свой вклад, становятся сущностными, ибо это вторая сущность, следующая за той, которая выступает как однородное своеобразие, и множество обретает сущность именно в ней[802], поскольку стихии в сущности являются самим множественным. И если бы те же самые стихии в каком-то смысле появились в едином, то они были бы также и его стихиями. В самом деле, единое, в основании которого лежит сущность,— это как бы единичная сущность и единичное, состоящее из стихий, у которого существуют и единичные стихии, подобно тому как стихии ума изначально предстоят в единичном уме[803].