О первых началах

Так что же, нет ничего общего? Если общее тождественно и едино по своему виду, то, пожалуй, не может существовать ничего общего для того, что изменчиво по своему виду. Если же общее — это то, что не оказывается совершенно другим,— при том, что общность некоторых вещей доходит до их родства,— то нечто общее могло бы существовать. И что же, оказывается ли это нечто в качестве общего и родственного единым и тождественным? Похоже, подобное суждение служит причиной всяческих зол, поскольку, когда мы слышим слово «иное», наши мысли тут же устремляются к совершенной раздельности, а когда слышим «тождественное», они обращаются к полному слиянию, причем происходит это, я думаю, потому, что по своей слабости они обращаются на низшее и сталкиваются с отдельными эйдосами, не будучи в состоянии совершать свой путь в согласии с мерами ипостаси каждой вещи[813]. Итак, среди различающегося не следует выделять общее, не являющееся различным, а среди тождественного — различное, не выступающее общим, ибо имеется также и нечто среднее между общим и особенным.

А не идут ли впереди отдельных стихий соименные им собственные признаки? Однако, по крайней мере в связи с рассматриваемым способом разделения, подобное не могло бы иметь места. В самом деле, стихиям, частям и видам случается пребывать в некой отделенности друг от друга, и притом отделенность эта разная в различных случаях. Например, триада образуется из трех монад, а тетрада — из четырех, причем, разумеется, не таким путем, который она, казалось бы, предполагает заранее: из трех предшествующих и четвертой[814],— напротив, деление для каждой из монад является собственным, поскольку монады в смысле количества есть нечто более общее, нежели менее общее число[815]. Ведь деление надвое оказывается чем-то иным по сравнению с общим эйдосом монады, подобно тому как иными выступают деления натрое и на четыре. Таким образом, деление надвое является иным и по отношению к живому существу, даже если бы кто-нибудь и говорил, что одно живое существо разумно, а другое неразумно. И если бы этот некто, взяв разумное живое существо, не являющееся живым существом вообще, вновь произвел бы его деление, например на бессмертное и смертное, то он тем самым определил бы три стихии человека: живое существо. разумное и смертное, и эти стихии логически противостояли бы смертному в качестве третьего, но уже не были бы одними и теми же, так же как и по виду тождественными предшествующим им: ни разумному, ни живому. Эта триада стихий была явлена в первом человеке, причем сами стихии выделились благодаря ему, будучи некоторым образом собственными для него[816].

Так что же, разве вторые в первых, так же как и более частные предметы в более общих — скажем, три стихии человека в живом существе,— вовсе не соединены между собой изначально? Скорее всего, и в этом случае стихии обретают свое соединение наряду с целым — ведь и в приведенном примере человек как таковой заключается в их соединении, ибо вторые вещи всегда заключаются в первых[817]: прежде всего целые в целых, а вместе с целыми и в целых — части. То же самое относится к стихиям, видам и, вообще говоря, ко множествам в пределах их собственных монад. Равным образом и сущность содержится в объединенном, будучи нерасторжимостью собственной генады. В самом деле, в таком случае в нем присутствует и генада, являющаяся нерасторжимостью сущности. Стало быть, тогда стихии их обоих в этом объединенном нерасторжимы и соединены друг с другом. Потому-то при этом нет ни стихий, ни того, что состоит из них, поскольку нет также никакой определенности. Следовательно, здесь в стихиях предвосхищены части, но в этом их соитии, а в частях — также и виды, но лишенные собственных очертаний, выступающие только в качестве их расчлененности. Таким образом, при данном способе деления стихии космического тела неделимо заложены в сверхкосмическом свете[818], каковым бы и сколь великим бы он ни был. Точно так же и стихии человеческого тела в подлунном космосе вступают в нерасторжимое соединение, ибо все они как общие для всех животных, растений и металлов изначально предвосхищены в едином соединении, в низшем же они выделяются как особенные, в таковом качестве предшествующие в отдельном ему самому; я говорю «в таковом качестве» потому, что они предшествуют ему отнюдь не в этом разделении и не при видообразовании. Следовательно, все они одновременно и не существуют заранее, и кажутся таковыми, причем при более всего законченном с точки зрения рассматривающего его, совокупном и общем способе видообразования[819].

3.5. Эманация стихий, частей и видов