89. Вновь вернувшись к самому началу, давайте скажем, что в каждом случае многое так или иначе оказывается только стихиями, частями или видами[829]
. Среди последних одни объединены в эйдетическую сущность, и их-то мы и называем эйдетическими стихиями, а другие усматриваются в делении на части — и о них мы говорим как об эйдетических частях; примером первых являются четыре стихии нашего тела, а вторых — его части, а также гомеомерии. В самом деле, последние также будут частями, причем эйдетическими, даже если они имеют один, но расчлененный[830] эйдос, и то же самое тем более относится к негомеомерным частям. Виды же, соотнесенные с самими собой, являются отдельными вещами, каковы тот или иной человек, Солнце и Луна. В свою очередь, если эти самые вещи берутся в связи с третьим различием, предельными состояниями мыслится имеющая облик стихий природа, средоточием единого и соединением с ним — целое и части, а свободным от этого собственного облика отдельным, каково происходящее от монады число, а от начала — последовательность, представляется достижение самодостаточной вещью среди других таких же своей завершенности, и в большей мере на свет ничто не появляется. Действительно, большая мера <выхода за свои пределы> будет означать полное рассеяние всего, чуждое ему и связанное с совершенной разбросанностью, которой может быть свойственна лишь неупорядоченность, поскольку в этом случае все никак не соотносится с единым[831]. Подобное состояние порой возникает в пределах всего, но затем все вновь восходит к единому и как-то соотносится с ним.Впрочем, как я уже говорил, пусть рассуждение о выходе за свои пределы пока будет отложено. При этом исследование подобных вопросов необходимо отложить до названного рассуждения, коль скоро каждое множество двойственно; например, что касается видов, то одно их множество по природе связано с умом, каково то, что принадлежит уму, а другое — со многими умами, следующими за единым умом. В самом деле, и по отношению к душам одно множество — это то, которое образуют души, следующие за единой душой, а другое — то множество душевных логосов, которое заключено в единой душе, и ему, как мы будем говорить ниже, аналогично множество различных видов, расположенных в уме[832]
. То же самое исследование необходимо будет провести и в применении к частям и стихиям: образуется ли одно их множество как внутреннее, а другое — как внешнее. Однако пусть пока все это будет оставлено в стороне.Поскольку речь о многом идет или как о стихиях, или как о частях, или как о видах, ясно, что бытие многим как таковым не тождественно бытию видами, частями или стихиями. Так вот, применительно ко всему названному каждое множество есть определенное, вот это множество. Что же касается всего лишь множества и просто многого, то чем и множеством чего они могли бы быть и где могли бы располагаться? Действительно, такое множество идет впереди разделенного на три части многого, так же как и трех его представлений. Значит, оно предшествует и стихиям, а потому и состоящему из них, так как последнее по природе родственно стихиям и относится к вещам одного с ними порядка. Так множеством чего же оно является? К чему относится просто многое так, как стихии относятся к составленному из них? Похоже, что оно связано с единым точно так же, как части — с целым. Ведь единое не занимает того же положения, что и нечто определенное среди многого, оно как бы предшествует ему и оказывается среди многого как бы монадой и всеединым. Итак, будучи всем как результатом единого, многое само вносит вклад в его ипостась, так же как части вносят вклад в ипостась целого, а стихии — в ипостась состоящего из них, ибо мы не говорим о том, что единое и многое являются двумя сущностями,— поскольку не утверждаем этого и применительно к состоящему из стихий и к самим стихиям, к целому и частям и к единой монаде ума или же к определеннои совокупности видов в нем,— а ведем речь о составном едином и многом. Таким образом, само простое единое как таковое необходимо мыслить в качестве многого, как, например, единый и многий отдельный эйдос[833]
.