О первых началах

Не ходя далеко за примером, скажем: [1] познаваемо «вот это» сущее, а умопостигаемое стоит превыше его как сущее, взятое само по себе[577], которому как таковому противостоит покоящееся объединенное, каковое мы полагаем предшествующим <единому и сущему>. Следовательно, оно никоим образом непознаваемо, поскольку не является просто сущим.

[2] Далее, если бы предшествующее сущности было познаваемым, то сущность оказалась бы некоторым образом познающей его — с той целью, чтобы ей вместе со знанием возвратиться к нему как к познаваемому. Однако познающее и ум — третье по сравнению с сущностью, а между ними находится жизнь, которая сама каким-то образом познает сущность, так как в дополнение к умопостигаемости в некотором смысле обладает разумностью и существует вслед за умопостигаемым. Впрочем, саму сущность также необходимо считать обладающей некой познающей частицей, поскольку она уже вышла за пределы умопостигаемого,— по крайней мере, в том случае, если умопостигаемым оказывается объединенное. Таким образом, знанию, пребывающему в уме, по природе положено при посредстве жизни обращаться к сущностии, ибо ум принадлежит именно ей, а не объединенному, и само оно не есть единое.

[3] В-третьих, если объединенное является умопостигаемым, так как может познаваться умопостигаемым умом, то оно будет находиться впереди всего иного. Следовательно, умопостигаемый ум будет познавать предшествующее ему объединенное и, значит, сам не будет объединенным. В самом деле, знание является энергией, обособленной от сущности, даже если оно и сопутствует ей[578]. И, вообще, познающее соотносится с познаваемым во множественной раздельности, столь великой по своему числу, что ее не могло бы возникнуть в объединенном[579]. Конечно же, ум, отпавший от сущности, при посредстве знания стремится вновь вернуться к ней. Однако объединенное, если бы оно познавалось, было бы не одним только объединенным, но еще и познаваемым; значит, оно оказалось бы не объединенным и познаваемое в нем пребывало бы обособленным[580]. А если бы на этом самом основании оно не было бы познаваемым, но обладало бы некой познаваемостью в неотделимости от всего остального, то в результате оно вовсе и не познавалось бы и соприкосновение с ним и возвращение к нему было бы всего лишь единением.

[4] Кроме того, возвращаться можно многими способами, и, по крайней мере, три из них являются первичными: в согласии с сущностью, с жизнью и со знанием[581]. Последний вид возвращения сам созидает нечто познающее, второй — живущее, а первый — то, что обладает сущностью и сохраняет бытие познаваемым; объединенное же предшествует всему этому. Стало быть, оно не будет связано с возвращением — ни с познавательным, ни со служащим предметом познания, ни с промежуточным между ними. Помимо этого, правильнее всего говорить, что самому объединенному по природе не свойственно возвращение, как не присущ и выход за свои пределы, коль скоро всякое возвращение является делом выходящего за свои пределы и совершается после такого выхода. То же, что пребывает таким, как оно, остается нерасторжимым, так что предшествует даже сущности и единому,— разумеется, тому единому, которое идет впереди сущности[582]. Вот вывод из всего этого: знание стремится описывать и постигать познаваемое, а все описываемое является эйдосом; объединенное же неописуемо и, следовательно, совершенно непознаваемо.

1.3. Аргументы в пользу познаваемости единого

Однако и в том случае, если было бы сделано предположение, что оно непознаваемо, рассуждение столкнулось бы с трудностями. [1] В самом деле, мы, похоже, уже как-то мыслим объединенное — по крайней мере, в качестве предшествующего сущности и идущему впереди последней единому; на самом же деле прежде той и другого находится нечто составное. И пусть сами мы к этому неспособны, божественный ум всецело ведает объединенное, поскольку сам он порой стремится выступать как единая природа, предшествующая сущности и единому[583].